"Жюль Ромэн. Шестое октября ("Люди доброй воли" #1) " - читать интересную книгу автора

рассмотрю этот вопрос позже, когда он прояснится. Это не слишком важно.
Лицо? Иной раз, перед зеркалом, лри известном освещении, я склонен быть о
нем очень хорошего мнения. Но этому всегда мешает какое-то беспокойство.
Робость? Критический дух? Забота о чужом мнении? Во всяком случае, это не
фатовство. Какого цвета у меня глаза? Черные? Нет, не совсем. Темные? Под
темный дуб. Могут ли быть красивы глаза такого оттенка?"
Опять он уселся, еще раз смотрит на чемодан. "Там все мое имущество".
Он улыбается. "Я - из тех, кому нечего терять".
Никогда еще будущее не расстилалось перед ним так широко. И никогда еще
не чувствовал он себя таким свободным. Так он думает, по крайней мере.
Человек в двадцать два года уже способен относиться несправедливо к своему
прошлому.
Между тем, его ждет впереди нечто весьма определенное. Ему должно было
бы казаться, что судьба его, вначале раздробленная и струившаяся во все
стороны, мало-помалу начинает сосредоточиваться и канализироваться. В Париже
его ждет професиональная деятельность, начало поприща, отойти от которого
впоследствии мало надежды у него и которое не считается изобилующим
неожиданностями.
- Не забыл ли я своей щетки?
Это - платяная щетка, полюбившаяся ему бог весть отчего, одна из
четырех или пяти вещей, к которым он привязан и утрата которых была бы для
него несчастьем.
"Ребячливое чувство, конечно. Но три четверти наших чувств ребячливы, а
остальные ребячливы каждое на три четверти".
Он противится желанию порыться в чемодане. Потом замечает, что это
сопротивление, упершись в одну точку, помешает ему наслаждаться как следует
другими вещами, если не прекратится. У Жана нет извращенной склонности к
самообузданию, и он скептически относится к некоторым мнимым победам над
собою, "когда дело не стоит труда". Он поднимается. Открывает чемодан.
Щетка - там. Он ласкает ее взглядом, как погладил бы рукою умного зверька,
не шевелящегося в корзинке, куда его положили. Дарит снисходительной и
нежной мыслью некоторые другие вещи, не менее смиренные, не менее верные.
Ему припоминаются иные мучительные вечера в казарме, когда в вещах своего
"личного ящика" он готов был видеть единственный смысл существования: "Я,
кажется, мог бы дать себя убить на этом ящике, защищая их" (там была, среди
прочего, книжка, которую он очень любил, и записная тетрадь). Он думает о
животных - о жалкой любви животных к тому единственному, что им
принадлежит, - к норе, к соломенной подстилке, к тряпке в углу кухни. Ему
приходит на мысль, что это "идет далеко", что "это ставит вопросы". "Быть
может, мне и там понадобится иногда открывать свой чемодан, чтобы мне было
за что держаться".
Нет, нет! Мысль его разом встрепенулась, отряхивается от ласк
меланхолии. Жан прошел через период испытаний. Новая жизнь его будет
приветлива и широка. До следующего периода испытаний. Но он, несомненно,
очень далек. Когда невзгоды очень далеки в грядущем, то морально они удалены
в бесконечность, и стрелка тревоги остается на нуле. Какая это красота -
вибрирующая станция! "Еще три и пять - восемь... восемь с половиной,
скажем - девять часов, и я уже буду много минут ощущать себя парижанином".

VII