"Жюль Ромэн. Детская любовь ("Люди доброй воли" #3) " - читать интересную книгу автора

точно такого же цвета. Но зад у обезьяны не такой дымчатый. Согласен. Не
такой неопределенный.
Жерфаньон созерцал горизонт со смешанным чувством растерянности и
жадности. В первый раз он видел Париж с возвышенного места.
До сих пор Жалэз от этого удерживал его: "Ты бы еще ничего не понял.
Тебя бы сбивали с толку эффекты освещения. Ты с этим повремени, тебе ведь
торопиться некуда". Они даже отложили на некоторый срок восхождение на
Вышку, о котором мечтал Жерфаньон.
Но кровли Училища не притязали на господство над Парижем. Они ставили
Жерфаньона на его уровень. Он как бы поднялся на палубу корабля и видел со
всех сторон море. Ветер стлался строго горизонтально. Красноватый туман
оседал вдали по кругу. Париж приливал со стороны. Несмотря на
достопримечательности и их великолепие, такое близкое, город этот не имел
вида зрелища. Гораздо больше напоминал он стихию, в которую вглядываются
мореплаватели. Ее волнение мучит их, но не могут они ни видеть так далеко,
как надо, ни распознать источника этих сил. Жерфаньон, никогда не видевший
моря, испытывал ощущения моряка. Ему нравилось представлять себе, что узкая
полоска, по которой он передвигался, является частью судна, качающегося на
волнах. Дорога для матроса. Упругая поступь матроса, который тоже не имеет
права упасть.
- Пойдем обратно? - сказал Коле. - Я начинаю зябнуть.
- Ну?... Я здесь еще побуду немного.
- Но ведь ты не будешь знать, куда идти.
- Буду.
- Предположим, что ты свернешь себе шею. Меня будет мучить совесть.
- Ты говорил, что этого никогда не случалось.
- Во всяком случае, постарайся не шевелиться, пока не увидишь меня в
безопасности. От шума твоего падения я мог бы потерять равновесие. Я готов
слушать рассказы о несчастных случаях. Это даже не лишено приятности. Но
быть их свидетелем - боже меня упаси.
Коле ушел, немного понурив голову. Он шагал лениво. Руки уже не служили
ему балансиром. Правой рукой он поглаживал усы. Имел вид задумавшегося
прохожего, рассеянно идущего по краю тротуара.
Жерфаньон прислонился к трубе. Пантеон у него был за спиной; перед
ним - Валь-де-Грас; подальше - луковицы, несколько непристойные по
очертаниям; он не знал, что это купола Обсерватории. "Величие. Меня опьяняет
величие. Коле, что бы он ни напускал на себя, - не такое уж ничтожество. Я
предпочитаю его множеству жалких дурней, которые там зубрят в учебных
комнатах. Честные чиновники. Департамент произведений духа. Пиндар и
Лукреций, из которых они делают выписки, имеют для них ценность пары носков.
Их предшественники присягали второй империи, и, увы, от чистого сердца. На
лекциях риторики они разносили в пух и прах Гюго. Гюго - изгнанника. Это
небо было и его небом. Красный и морской ноябрь Гернсея. Чем буду я через
десять лет? Я отказываюсь опускаться. Об этом говорил Жалэз в день нашей
первой прогулки. Я согласен только на величие. Не на почести; я понимаю себя
отлично. Надо мне будет поговорить с Жалээом о Спинозе. Он его любит,
вероятно. "Жизнь Спинозы" Колеруса. "Иногда он спускался в комнаты к своему
хозяину и выкуривал трубочку табаку". Нет у меня философской жилки. И
большого писателя из меня тоже не выйдет. Где мое величие? Чувство у меня
немного такое, словно искать его я должен перед собою. Оно словно находится