"Жюль Ромэн. Детская любовь ("Люди доброй воли" #3) " - читать интересную книгу автора

- Я его читал. Не могу сказать, что я его пережил... Прежде всего, моя
любовь к Виктору Гюго связывала меня, вероятно... в отношении Бодлера и
других поэтов.
- Я тоже очень люблю Гюго. Это мне не мешает.
Жерфаньон взял сборник, перечитал все стихотворение "Копна волос",
положил книгу на стол, ничего не сказал и задумался.
- Не может быть, чтобы ты не чувствовал необычайной красоты такого
стихотворения.
- Да, конечно. Я стараюсь разобраться в себе. Некоторые стихи
великолепны. Полагаю, что для нас обоих великолепны одни и те же стихи.
Другие, по-моему, слабее. Я невольно думаю, что самые слабые несколько
вредят остальным, что у Гюго было бы столько же великолепных стихов и не
было бы или почти не было бы стихов слабых; во всяком случае - никакой
неловкости. И все же я отлично понимаю, что для тебя "великолепные" стихи
этой вещи обладают качествами, которых ни у кого другого ты не мог бы найти;
которые закрывают тебе глаза на все остальное, приводят тебя в такое
состояние благодати, что даже слабости заимствуют у этой благодати особое
сияние. Более или менее это верно, не правда ли?
- Совершенно верно.
- Значит, ты согласишься, например, что вот это: "Чтоб отвечала ты
всегда моим желаньям" - весьма похоже на искусственную строчку, к тому же
неискусную.
- Да... И что "под пылом климата", "сон ослепительный" и три или четыре
побрякушки того же стиля напоминают, будучи отдельно взяты, посредственных
поэтов конца восемнадцатого века. Но погляди:

Копна волос! Шатер синеющего мрака!
Лазурь небес опять безмерна и кругла.

Эти два стиха рядом. И таких еще десяток есть. Напрашивается похвала:
"бесподобная плотность". Но она истерта и неуместна... Каждый из стихов
производит впечатление последовательных смысловых разрядов, сильных и
частых. Все пространство стиха занято, загружено до отказа. Нет уже ни
малейшего пробела, ни малейшего "отсутствия смысла". Иначе говоря, не
приходится ждать того единственного "источника смысла", единственного
"смыслового взрыва", который захватит, в конце концов, все пространство
стиха ценою чрезмерного набухания, как это часто бывает, признаться надо, у
Гюго. И чудо в том, что этот результат достигнут без замешательства - да,
да, потому что частые взрывы сталкивающихся образов - это катастрофа - и без
малейшей неясности, напротив. Стих так и светится от выразительности.
Отметить это очень важно. Когда у нас как-нибудь найдется время поговорить о
поэзии послебодлеровской, ты увидишь, как быстро утерян был рецепт этого
чуда. У Рембо, у Малларме, если не говорить о самых ранних вещах, когда они
писали под влиянием Бодлера или даже Гюго, слишком частые смысловые разряды
в силу своего рода интерференции создают неясность. А между тем, если только
неясность не есть извращенная игра или искренняя мистика, то она - слабость.
Прибавлю еще, и это добавочный мотив моего восхищения перед Бодлером, - что
когда случайно поэт обладает изобретательностью, позволяющей ему сделать
столько отдельных находок на пространстве одного стиха, то это почти всегда
находчивость порядка надуманности и натянутости. А добропорядочный вкус,