"Жюль Ромэн. Детская любовь ("Люди доброй воли" #3) " - читать интересную книгу автора

перевоплощением. Жерфаньон находил в себе известные черты сходства с Руссо в
отношении обстоятельств жизни и характера. (Черты различия, еще более явные,
он тоже видел; но так как они, в общем, были скорее лестны для него, то
помогали ему любоваться сходством.) Руссо был для него несовершенным, но
подлинным образцом героя. Героя наполовину: теоретика и мыслителя. Другой
половины недоставало, той, что соответствует деятелю, - того Жан-Жака,
который был бы одним из вождей или вождем революции, всего лишь
подготовленной им. Занимаясь Руссо-законодателем, Жерфаньон приближался к
одной из граней этой личности, к грани, почти переходившей в действие.
Впрочем, на эту тему он набрел не вполне самостоятельно. Он навестил
Оноре, профессора Сорбонны, от которого зависел в отношении своей дипломной
работы. Оноре, человек с шелковистой бородой, считался усердным дураком; и с
первого взгляда его наружность, голос, жесты производили именно такое
впечатление. Тем не менее по ходу беседы он отнесся доброжелательно к
заявлению молодого человека о весьма живом его интересе к Руссо и постепенно
навел его на тему, по своему охвату позволявшую коснуться существенных
вопросов, а с другой стороны настолько специальную, что ее можно было
довольно обстоятельно разработать в пределах дипломного сочинения. У
Жерфаньона осталось поэтому чувство беспокойства по отношению к Оноре,
которого он предпочел бы представлять себе со спокойной совестью тем
отъявленным дураком, каким он слыл.
Жерфаньон читал "Рассуждение", кое-что записывал. Но размышлял не
столько о тексте, сколько об авторе; и, быть может, не столько об авторе,
сколько о самом себе. Он проводил между Руссо и собою, между судьбой Руссо и
своей предвосхищенной судьбой аналогии, которые занимали его уже давно, но
сделались близкими и навязчивыми после часа, проведенного им в мечтах на
кровле Училища. "У него не было, не могло быть этого впечатления, будто он
нечто вонзает прямо в социальную массу и должен только налечь. Не было этого
чувства свободной силы, смелости в самом действии, способности померяться с
кем угодно и где угодно. Он малодушен; отворачивается от противника;
обращается в бегство. Стеснен, унижен своими болезнями. Преследуемый
сознанием своей низости, он не способен преодолеть его в самом себе. Для
нападения на существующий строй он ищет уединения, прячется в угол, за
ограду из книг и бумаги. Неловок и растерян на людях. Невозможно его
представить себе оратором, укротителем толпы. Вот узел вопроса; шарнир.
Точка, в которой человек дела должен сочлениться с теоретиком. Быть
оратором. Дураки или люди, никогда об этом не размышлявшие, презирают
ораторов. Разумеется, существует целая профессия чистого пустословия, и она
отвратительна. Смехотворные, жестикулирующие фигуры академиков, политических
деятелей, профессоров. Людей, которые сами по себе не способны ни что-либо
обдумать, ни что-либо сделать и как призраки качаются между этими двумя
неспособностями. Но подлинный ораторский гений подобен чудесной
преобразовательной машине. Машине, превращающей чистую мысль в социальные
события, поток мышления - в движение масс. Когда оратор, достойный этого
названия, обращается с речью к толпе, что происходит в действительности?
Происходит то, что человек направляет на эту толпу гигантскую отвлеченную
энергию, исходящую из устроенных наилучшим образом голов".
Несколько дальше один напыщенный оборот речи, фальшиво звучавший,
должно быть, даже для современников Руссо, напомнил ему про знаменитый
инцидент на Венсенской дороге. И у него от этой мысли сразу сжалось сердце;