"Ромен Роллан. Николка Персик" - читать интересную книгу автора

конец надоедает. Мне ли, скажите на милость, давить червяков? Если
бездельникам этим меша- ют жуки, пускай сами отжучиваются! Трудись, подмоги
не требуй, - поможет тебе небо. Однако удобно было бы сидеть сложа руки и
говорить попу: сделай это, сделай то. Нет, я буду поступать как хочет Бог и
как я сам хочу: я пью. Пью. Делайте то же. Они же пусть осаждают мой дом.
Осада осадой, а я так сяду, засяду и зада со стула не сдвину. Будем пить,
друзья.

x x x
Он пил, ослабев после этой бури красноречия, и мы двое, подняв стаканы,
глядели сквозь них на небо и на свою судьбу: и то и другое казалось розовым.
Настала тишина. Только слышно было, как Ерник щелкал языком да как хлюпало
вино в глотке у Шумилы. Он пил залпом, а Ерник потихоньку. Когда струя
опрокидывалась вглубь, Шумила всякий раз крякал, подняв к небу глаза. Ерник
долго разглядывал свой стакан, сверху, снизу, в тени, на солнце, обнюхивал
его, облизывал и взглядом и языком. Я же смаковал вместе и питье и пьющих.
Их удовольствие сообщалось мне, и я любовался им. Небо и глаза - меж собой
друзья; их союз - наслажденье.
Однако это не мешало мне быстро и ловко хлопать стакан за стаканом. И
все трое ровно шли в ногу, никто не отставал. Но кто подумать бы мог? Когда
каждый из нас подвел итог, оказалось, что на целый глоток опередил всех
нотариус.
После того как эта розовая роса нежно увлажнила пищевод и освежила
жизненные силы, души наши и лица томно расцвели. Облокотившись на
подоконник, мы глядели с умиленьем, с восхищеньем блаженным на юную весну,
на веселое солнце, ласкающее первый пушок тонких тополей, на излучистую
речку в долине среди полей, резвящуюся как собачонка; и оттуда доносились
звонко стук колотушек, смех прачек, кваканье уток-болтушек. И Шумила,
прояснившись, говорил, подергивая то меня, то Ерника за рукав:
- Как сладко жить на этой земле! Возблагодарим Отца Небесного за то,
что Он нам всем троим дал здесь родиться. Глядите! Что может быть
прелестней, улыбчивей, милей, умилительней соблазнительней пухлее, сочнее,
изящнее! Слезы навертываются на глаза... Просто хочется съесть его,
мерзавца!
Мы, кивая, поддакивали, как вдруг он снова разгорячился:
- И как это его угораздило создать на земле животных таких! Он был
прав, конечно. Он, полагать надо, знает, что делает... Но я предпочел бы,
чтоб он был не прав и чтоб паства моя пошла к черту: погостила бы, что ли, у
инкосов или у султана турецкого - мне все равно где, - только бы здесь не
оставалась. Мы сказали ему: - Шумила, люди везде одинаковы. Что те, что
другие.
Не стоит менять. - Значит, - продолжал он, - были сотворены они не для
того, чтобы быть мною спасаемы, а для того, чтобы я сам мог спастись,
горемычничая на земле. Согласитесь, кумы, согласитесь, что худшее ремесло -
это ремесло сельского попа, который выбивается из сил, вбивая священные
истины в каменные лбы этих дурней. Тщетно кормишь их соком Евангелия, тщетно
в рот ребятишкам суешь сосец Катехизиса: молоко у них тут же выливается из
носу; нуждаются эти зобища в более грубой пище. Пожуют они первый слог
молитвы, пропоют псалом по-ослиному, но не прочувствуют ни слова единого. И
сердце и желудок остаются пустыми. Они просто язычники, как всегда и были.