"Ромен Роллан. Жан-Кристоф (том 3)" - читать интересную книгу автора

гранатовыми деревьями в цвету; а в базарные дни - шум с площади, крестьяне
в глянцевитых синих блузах, визг свиней... По воскресеньям в церкви, как
всегда, фальшивил певчий, а старый кюре дремал во время мессы; затем
прогулка всей семьей по Вокзальному проспекту, где время проходило в
обмене церемонными приветствиями с такими же страдальцами, тоже считавшими
своим долгом гулять семьями, - пока наконец дорога не выводила в озаренные
солнцем поля, над которыми вились незримые жаворонки, или на берег
сонного, подернутого рябью канала, по берегам которого тянулись ряды
тополей... А потом парадные провинциальные обеды, где без конца ели и
обсуждали еду с упоением и знанием дела; знатоками же были все, ибо
чревоугодие для провинциала - важнейшее занятие, подлинное искусство.
Говорили и о делах или рассказывали пикантные анекдоты; иногда заводили
разговор о болезнях, не скупясь на подробности... Мальчуган сидел в своем
уголке, тихонько, точно мышка, нехотя грыз что-нибудь, когда другие ели, и
слушал, слушал. Ничто не ускользало от его внимания, а что ему случалось
недослышать, он дополнял воображением. У него был удивительный дар,
присущий отпрыскам старых семей, старых родов, на которых оставили след
целые века, - дар угадывать мысли, ему самому пока что не приходившие в
голову и едва ли даже понятные. И еще была кухня, где творились сочные и
смачные чудеса; была старая нянюшка, которая рассказывала потешные и
страшные сказки. А в сумерки - бесшумный полет летучих мышей, ужас перед
копошащимися где-то в недрах старого дома чудовищами: жирными крысами,
гигантскими мохнатыми пауками; вечером - молитва на коленях у кроватки,
когда сам не понимаешь, что бормочешь; дребезжание колокольчика в соседнем
монастырском приюте, зовущего монахинь ко сну; и белоснежная постель,
островок грез...
Лучшим временем в году были весна и осень, когда семья жила в своей
усадьбе, недалеко от города. Там можно было мечтать вволю: никто
посторонний туда не заглядывал. Как и большинство буржуазных детей, брата
и сестру держали подальше от простонародья: прислуга и фермеры внушали им
своего рода страх и брезгливость. От матери они заимствовали
аристократическое - или, вернее, чисто буржуазное - презрение к людям
физического труда. Оливье проводил целые дни, примостившись среди ветвей
ясеня, зачитываясь чудесными мифами, сказками Музеуса или г-жи д'Онуа, или
"Тысячи и одной ночи", или путешествиями, потому что его томила непонятная
тоска по далеким краям - те мечты об океане, которые нередко обуревают
юных обитателей французских захолустных городков. Густая зелень заслоняла
от него дом, и он мог воображать себя где-то очень далеко. И в то же время
ему было приятно сознавать, что устроился он совсем близко: он не любил
один удаляться от дома, - он чувствовал себя каким-то затерянным среди
природы. Вокруг колыхались деревья. Сквозь чащу листвы он видел вдали
желтеющие виноградники, видел луга, где паслись пестрые коровы, наполняя
тишину засыпающих полей протяжным и жалобным мычанием. Петухи
пронзительными голосами перекликались от фермы к ферме. Слышался
неравномерный стук цепов на току. И среди невозмутимого покоя
неодушевленной природы полным ходом шла лихорадочная жизнь великого
множества живых существ. Беспокойным взглядом следил Оливье за вереницами
озабоченных муравьев, за пчелами, отягощенными добычей и гудящими, точно
орган, за спесивыми и глупыми осами, которые сами не знают, чего хотят, -
за этим мирком хлопотливых насекомых, жадно стремящихся куда-то... А куда?