"Ромен Роллан. Жан-Кристоф (том 3)" - читать интересную книгу автора

портретистов), каковой чуть приметно морщился и оживлял все лицо,
указывая, сколь тонки были чувствования молодой особы, когда она
благоволила говорить или слушать". От отца Антуанетта унаследовала
жизнерадостность и беспечность.
Оливье был хрупкий блондин небольшого роста, как отец, но совсем иного
душевного склада. В детстве он подолгу серьезно хворал, отчего здоровье
его пошатнулось, и хотя домашние всячески холили его, он с ранних лет стал
вялым, задумчивым мальчуганом, боялся смерти и был беззащитен перед лицом
жизни. Рос он одиноко: от природы нелюдимый, он сторонился и дичился
сверстников - ему было с ними не по себе; их игры и драки его отталкивали,
их грубость приводила в ужас. Он терпел их побои не от недостатка
храбрости, а от застенчивости: он боялся защищаться, чтобы не сделать
кому-нибудь больно. Мальчишки совсем бы его замучили, если бы не положение
отца. Оливье был очень нежным и болезненно чувствительным ребенком:
малейшее слово, ласка, упрек доводили его до слез. Сестра, натура более
здоровая, чем он, дразнила его, называла "Фонтанчик".
Брат и сестра горячо любили друг друга, но они были слишком разными,
чтобы жить одной жизнью. Каждый шел своим путем, увлекаемый своей мечтой.
Антуанетта с возрастом все хорошела; ей об этом говорили, она и сама это
знала, радовалась и уже видела себя в будущем героиней романов. Тщедушного
меланхолика Оливье коробило всякое соприкосновение с внешним миром, и он
искал прибежища в своем глупеньком ребяческом воображении, рассказывая
себе разные истории. У него была страстная, чисто женская потребность
любить и быть любимым; живя одиноко, в стороне от сверстников, он создал
себе двух-трех вымышленных друзей: одного звали Жан, другого Этьен, а еще
одного - Франсуа; он был постоянно с ними, а не с теми, кто на самом деле
окружал его. Спал он мало и вечно о чем-то грезил. Утром, когда его
наконец-то удавалось поднять с постели, он задумывался, свесив с кровати
голые ножки или же натянув оба чулка на одну ногу, что тоже случалось
нередко. Он задумывался, погрузив обе руки в умывальный таз. Он
задумывался за партой, не дописав строчки или заучивая урок; он часами
витал в мечтах, а потом вдруг с ужасом обнаруживал, что не успел ничего
выучить. Когда его окликали за обедом, он пугался и отвечал не сразу, а
начав говорить, забывал, что хотел сказать. Он жил в полудреме, убаюканный
своими детскими думами и привычными однообразными впечатлениями медленно
текущей провинциальной жизни: большой пустынный дом, половина которого
была необитаемой; огромные, страшные подвалы и чердаки; наглухо запертые,
таинственные комнаты с закрытыми ставнями, с мебелью в чехлах, с
завешенными зеркалами и закутанными люстрами; старинные фамильные портреты
с застывшими улыбками; гравюры времен Империи - смесь игривой добродетели
и героизма - "Алкивиад и Сократ у куртизанки", "Антиох и Стратоника",
"История Эпаминонда", "Нищий Велизарий"...
Снаружи - с той стороны улицы - грохот кузни, скачущий ритм молотов,
тяжкие, прерывистые вздохи кузнечного меха, запах паленого рога, стук
вальков на берегу, где прачки полощут белье, глухие удары топора,
доносящиеся из мясной лавки в соседнем доме, цоканье лошадиных копыт по
мостовой, скрип колодца, лязг разводимого моста на канале, тяжелые баржи,
груженные штабелями дров, медленно тянущиеся на буксире мимо сада; мощеный
дворик с небольшой клумбой, где среди поросли герани и петуний тянулись
вверх два сиреневых куста; вдоль террасы над каналом - кадки с лавровыми и