"Ромен Роллан. Жан-Кристоф (том 3)" - читать интересную книгу автора

мрачных мыслей. Г-жа Жанен и Оливье сокрушались, но мир страданий не был
им чужд и прежде. В силу природного пессимизма они, ощущая тяжесть удара,
были меньше поражены его неожиданностью. Смерть всегда казалась им
прибежищем, а сейчас - более чем когда-либо - они желали умереть. Жалкая
покорность, конечно, но она не столь страшна, как возмущение юного,
счастливого создания, которое верит в жизнь, любит ее и вдруг оказывается
перед лицом бездонной и беспросветной скорби и перед лицом смерти,
внушающей ему ужас.
Антуанетте разом открылась вся неприглядность мира. Она прозрела,
увидела жизнь и людей. Она стала трезво судить отца, мать, брата. В то
время как Оливье и г-жа Жанен плакали вместе, она замкнулась в своем горе.
Своим смятенным детским умом она вдумывалась в прошлое, в настоящее, в
будущее и не видела для себя ничего - ни надежды, ни поддержки; ей не на
кого было рассчитывать.
А потом были похороны - мрачные, позорные. Церковь отказала самоубийце
в отпевании. Вдова и сироты шли за гробом одни, потому что прежние друзья
малодушно стушевались. Двое-трое появились на минуту, но у них был такой
принужденный, натянутый вид, что их присутствие ощущалось тягостнее, чем
отсутствие остальных. Они как будто делали милость своим приходом, в их
молчании чувствовались укор и презрительная жалость. Родственники вели
себя еще хуже: ни слова утешения, ничего, кроме горьких упреков.
Самоубийство банкира отнюдь не смягчило злобу, - наоборот, оно
представлялось чуть ли не таким же преступлением, как его банкротство.
Буржуазная среда неумолима к тем, кто кончает с собой. Считается
непозволительным предпочесть смерть самой постыдной жизни. Будь их воля,
обыватели строго карали бы того, кто своей смертью как бы говорит:
"Нет хуже несчастья, чем жить среди вас".
Трусы первые спешат расценить этот поступок как трусость. А когда
самоубийца, уходя из жизни, вдобавок наносит урон их интересам и спасается
от их мести, они приходят в бешенство. Они ни на секунду не задумались над
тем, что выстрадал несчастный Жанен, прежде чем прийти к роковому решению.
Они с радостью заставили бы его страдать в тысячу раз больше. А так как он
ускользнул из-под их власти, они перенесли осуждение на его семью, не
сознаваясь, однако, в этом даже самим себе, ибо знали, что это
несправедливо. И все же не унимались, ибо им нужна была жертва.
Госпожа Жанен, казалось, способна была только плакать и стонать, но
когда нападали на ее мужа, в ней откуда-то вдруг брались силы для отпора.
Лишь теперь она поняла, как любила его; и хотя ни она, ни дети не
представляли себе, что станется с ними завтра, все трое единодушно решили
пожертвовать приданым матери и личным состоянием каждого, лишь бы по
возможности погасить отцовские долги. А так как им нестерпимо тяжко было
оставаться в родном городе, они решили переехать в Париж.


Отъезд был похож на бегство.
Накануне вечером (это был унылый сентябрьский вечер, поля тонули в
густом тумане; из этой белесой пелены с обеих сторон дороги навстречу
пешеходу выплывали остовы иззябших и промокших кустов, похожих на растения
в аквариуме) они пошли проститься на кладбище. Все трое преклонили колени
у низкой каменной ограды, окаймлявшей свежую могилу. Они молча плакали.