"Том Роббинс. Свирепые калеки" - читать интересную книгу автора

прикрывал лишь соски молочных желез, твердых, точно айва, - они послужили бы
отличными шлемами для марионеток, изображающих немецкое воинство в кукольном
театре, если вырядить игрушечных Гансов в зимний камуфляж. В категорию
"титек" они еще не входили, хотя стремительно к тому приближались.
Из-за поворота возникло выдолбленное из ствола каноэ - его острый нос
пронзил Свиттерсовы грезы. На веслах сидели пятеро индейцев в набедренных
повязках, с раскрашенными лицами и в уборах из перьев. Помянутые перья
некогда являлись безраздельной собственностью весьма конкретных попугаев и
макао, и эта подробность не прошла незамеченной для старины Моряка, который
заметно обеспокоился.
- Да ладно тебе, приятель, - укорил Свиттерс взволнованную птицу, -
что-то у тебя слова с делом расходятся.
Гребцы на каноэ проплыли мимо, не помахав и не кивнув команде "Девы";
сородичи из Пукальпы их тоже проигнорировали. На реке под сенью леса лодки
разминулись в полной тишине, на расстоянии двадцати футов друг от друга так,
словно бы другое судно не существовало вовсе. Свиттерс вопросительно
воззрился на Инти; тот пожал плечами и буркнул:
- Кандакандеро.
О'кей, на чем он остановился?... Свиттерс во все глаза глядел на Сюзи,
Сюзи во все глаза глядела на него. Свиттерс был настолько околдован, что не
услышал ни слова из пространного приветствия матери и даже толком не сумел
ответить на материнские объятия. Сюзи не скрывала ни любопытства, ни
удовольствия и больше смущалась своей смешливости, нежели своих обнаженных
грудок, которые, по зрелом размышлении, в итоге все-таки прикрыла. В
двенадцать лет ей еще предстояло научиться скромности. Она стояла там,
балансируя между самообладанием и неловкостью, словно не была вполне
уверена, сколь многое нужно защищать.
Отзвук хохота мерцал на ее припухших губах: они чуть подрагивали и
трепетной полнотой напоминали Свиттерсу тех обитателей моря, что
прикрепляются к скалам и словно дразнят наблюдателей: дескать, догадайтесь,
кто мы - цветы или животные. Глаза у девочки были огромные, влажные, цвета
морской волны, как если бы их вырезали ножницами из рекламного проспекта
модного курорта; точеный веснушчатый носик, чуть вздернутый вверх, будто
вынюхивал очередную забаву. Поскольку ей еще не довелось испытать в жизни ни
ощутимых побед, ни поражений, общество еще не наложило на ее внешность своей
унылой печати, напротив, лик ее освещался причудливыми люминофорами
мистической вселенной. Или так Свиттерсу примерещилось. Не будет
преувеличением сказать, что Сюзи поразила его как некое сочетание Малютки
Бо-Пип[58] и дикой лесной зверушки.
Если Сюзи видела в новообретенном сводном брате обаятельного и
остроумного светского красавца с лицом, изборожденным шрамами, и
гипнотизирующим взором, то Свиттерс видел в новообретенной сводной сестричке
свежераспустившееся воплощение архетипа вечной женственности, способной как
смертельно ранить мужчину, так и залечить его раны. Открытый взгляд и
выжидательная улыбка, беспечное бесстыдство позы и непоколебимая набожность,
символом которой явился простенький золотой крестик, висевший на цепочке на
безупречной, без подростковых прыщиков, шее, в сочетании наводили на мысль о
вневременном, сокровенном знании, древнем и врожденном, - знании, далеко
превосходящем ее годы. Прозревал ли он в ней (или проецировал ли на нее)
отблеск прародительницы Евы, раздвигающей древние папоротники? Благоухающей