"Мишель Рио. Архипелаг" - читать интересную книгу автора

через плечо он шел к душевым. Я остановился, не зная, как себя вести, - я
раздирался между надеждой загладить нашу размолвку и логикой, которую
диктует нежелание идти на попятный, механизмом разрушения. А к Алану,
казалось, вернулась его обычная безмятежная небрежность, которая наводила на
мысль, что, вопреки его поведению в клубе, ничто не может задеть его глубоко
и надолго. Спокойствие Алана меня взбесило. Вдобавок роль любовника
мадемуазель Аткинс, изменив образ, рисовавшийся мне до сих пор, окончательно
превратила его во взрослого и напрочь отрезала от меня, еще связанного с
детством, в котором я барахтался, словно мы внезапно очутились по разные
стороны рва, олицетворяющего начальный искус таинственного и страшного
воспитания чувств.
Алан тоже остановился, посмотрел на меня, покачав головой, и
сказал: -Эта милейшая мадам Гамильтон...
И, рассмеявшись дружелюбным, без тени иронии, мальчишеским смехом,
который совершенно сбил меня с толку, скрылся в душевой.
На другой день Алан вновь стал вести себя со мной как обычно, словно из
его памяти стерлось все, что произошло накануне. Я не чувствовал той же
непринужденности и держался с ним довольно сдержанно, чего он не мог не
заметить, хотя никак этого не показывал. Вечером в колледже был традиционный
праздник, отмечавшийся раз в году. Происходило это в клубе, где нам
разрешали оставаться до полуночи. По установившемуся обычаю, мы имели право
пригласить на праздник служащих колледжа, избираемых vox populi (Голос
народа). Эта свобода предоставлялась только выпускным классам, а
преподавателям и прочим сотрудникам давала возможность самым
непосредственным, если не самым жестоким, образом убедиться в степени своей
популярности. Эта традиция, пародия на перевернутую власть, характерная
только для обществ со строгой иерархией и по духу своему напоминающая то
раскрепощение от зажимов, что свойственно карнавалу и празднику шутов,
установилась в Hamilton School довольно давно, так что никто не решался ее
пересмотреть, хотя она была чревата публичным унижением и демагогией. В этот
вечер среди приглашенных оказались мадемуазель Аткинс и директор Рантен.
Рантена, по крайней мере на моей памяти, приглашали всегда. Его ценили все,
потому что за его холодностью, подчеркнутой заботой о соблюдении приличий и,
пожалуй, даже условностей сразу чувствовался живой ум, незаурядное чувство
юмора и подлинная широта, умерявшая строгую приверженность дисциплине.
Единодушно приглашенная медсестра присутствовала на церемонии впервые. Около
десяти часов мы организовали - еще одна традиция - матч комнатного регби, в
котором команда преподавателей играла против команды учеников. Правила игры
были просты: каждая команда из пяти игроков должна была, не бросая мяч и не
роняя его (мяч заменяла подушка, как можно более упругая), коснуться им
стены, изображавшей ворота противника, и защищать от его посягательств свою
стену на противоположной стороне зала. Играли "в цивильном", с той только
разницей, что можно было сбросить куртку и полагалось снять обувь. В
остальном правила были довольно свободные и с правилами обычного регби
совпадали только в смысле ограничения и допущения силовых приемов. Вся
клубная мебель, на которую могли взгромоздиться зрители, в два счета была
сдвинута к свободным стенам. Преподаватели сгрудились в одном углу,
ученики - в другом, чтобы выделить пятерых игроков, которые будут
представлять их команду. Я был избран игроком ученической команды, Алан стал
ее капитаном. Мадемуазель Аткинс укрылась позади стойки бара, на которой