"Борис Ресков, Константин Тенякшев. По кромке огня " - читать интересную книгу автора

В отцовском пиджаке я нашел несколько рублей и уже знакомую мне
фотографию. Теперь я не сомневался, что это - моя мать. На обороте
фотографии появилась надпись, сделанная рукой отца: "Париж. Госпиталь
Сент-Себастьян. Доктор Августина Валевская".
Отец, очевидно, догадывался, что может не вернуться. Я все-таки
заплакал. Вошел хозяин и сказал:
- Зачем плакать будешь? Папашка, наверное, поехал куда-нибудь. Скоро
обратно придет. А ты живи здесь. Я тебя гнать не буду, и деньги платить не
надо. Жалко, что ли? Утром тебе лепешку, чай дам. Вечером - шурпа.
...Аскар-Нияз вздохнул и восхищенно покачал кудрявой головой.
- Наши узбеки - золотые сердца!
- Да, узбеки, - задумчиво произнес Андрей. - Только ли? Слушайте, что
было дальше.
Кое-что я все-таки сокращу. Начинается не лучшая в моей биографии
страница. Я отправился в Москву. И сразу же на Казанском вокзале попал в
облаву. Милиция искала, конечно, не меня, но я все-таки бежал и, само собой,
оказался вместе со спасавшимися уркаганами - вокзальным жульем. Они меня
мгновенно приняли за своего и укрыли у себя на хазе - в каком-то заброшенном
депо, а приглядевшись, сочли малахольным - уж очень не по-ихнему я
разговаривал.
Как-то мы пьянствовали в ресторанчике на Сретенке, и я даже не помню,
как меня забрали. Было следствие, суд. Я получил шесть лет, но как
несовершеннолетний был помещен в трудовую воспитательную колонию имени
Дзержинского. Да, да! Имени того самого Дзержинского, который руководил
пресловутой ЧК. Я видел и самого Дзержинского незадолго до его смерти.
Детские дома и заведения принудительного воспитания создавали после
революции чекисты. Нашу колонию организовал сам Дзержинский. Он был нашим
шефом и изредка приезжал. Сознаюсь, он поразил меня: интеллигентностью и,
можете не верить, обаянием!
Вскоре я числился одним из примернейших воспитанников. В школе мне
учиться было незачем: сама учителя порой обращались за справкой ко мне, и
вот одна пожилая преподавательница иностранных языков, звали ее Ольга
Павловна, уговорила начальство, и мне разрешили поступить ва рабфак, хотя я
не скрывал, что мой отец - генерал. Безусловно, помогло то, что Ольга
Павловна пользовалась повсюду безграничным доверием. Муж ее был приближенным
Ленина. Он умер вскоре после Октябрьского переворота.
Я был единственный аристократ среди рабочих парней и девушек, и
приходилось мне туго, но я выдержал; и два года спустя стал студентом
Бауманского технического училища. Меня торжественно проводили из колонии,
выдали на прощание бумажный костюм и фанерный чемодан, назначили стипендию,
правда, такую скромную, что едва на обеды в студенческой столовке хватало.
Ольга Павловна тоже не забывала и время от времени поддерживала то
посылками, то деньгами.
- Если бы вы поливали большевиков грязью, я, пожалуй, усомнился бы в
вас, - ответил Аскар-Нияз. Он слушал, смежив веки. Смуглое лицо его было
неподвижно. Только жилка у седого виска билась часто-часто.
- Слушайте дальше, - продолжал Андрей, - вы убедитесь, что из чаши
горечи я тоже хлебнул там сполна. Три года учился я на радиотехническом
факультете, только что открытом, самом, на мой взгляд, интересном. Учился
успешно, что тоже сослужило мне добрую службу.