"Борис Ресков, Константин Тенякшев. По кромке огня " - читать интересную книгу автора

же, неизвестному! - удалось, как всегда, скрыться от бдительного ока
закона. - Он поежился и попросил: - Закройте, пожалуйста, окно: ночи тут
ледяные. - Глаза Аскар-Нияза стали трезвее, и теперь Андрей заметил, что они
янтарны.
Аскар-Нияз уже не предлагал выпить. Было очень поздно; и все же никому
из двоих не хотелось спать.
- Я не сказал ни слова о своей матери. Наверное, потому, что я ее почти
не помню. Как я узнал много лет спустя, она была полячка, дочь ссыльного
шляхтича, родившегося в России. Однажды я рылся в отцовской библиотеке и
нашел фотографию женщины с красивым, но по-мужски волевым лицом и спросил у
отца, кто это. Он сперва растерялся, что было на него непохоже, но тут же
рассердился и отчитал меня за то, что я без спросу беру его книги.
До сих пор не знаю, что между ними произошло, почему она оставила отца,
когда мне исполнилось три года? Почему не взяла меня с собой?
Отец так и не женился вновь. Воспитывала меня нянька, затем
гувернер-швейцарец, милейший господин Кон. Он, кстати, научил меня стрелять
из лука, играть в теннис и болтать по-французски. Уже обучаясь в лицее, я
проводил с господином Коном воскресные дни и каникулы...
Андрей на секунду умолк.
- Хотите, Андрей Дмитриевич, я заварю чаю по-нашему, по-бухарски? -
спросил Аскар-Нияз. - Всего десять минут. - Он вышел на кухню, а Андрей
застыл в кресле, прикрыв глаза. Брови его были сведены к переносице, уголки
губ изредка вздрагивали. Впрочем, вернувшись с чайником, Аскар-Нияз не
заметил этого.
- Прошу, Андрей Дмитриевич, - сказал он, протягивая пиалу и сделав
левой рукой едва заметное движение к сердцу. - Скажу по чести: вкуснее
напитка не знаю. - Он налил себе и, смакуя, отпил глоточек.
- Итак, отец решил вернуться в Россию. Здесь, пожалуй, начинается самое
главное и, не скрою, самое печальное, и самое радостное, что было пока в
моем жизни.
Мы перешли границу на удивление свободно. Я даже не заметил, как это
произошло. Долго ехали по пересохшему руслу, затем по пескам, к вечеру
спешились у чайханы, присели на помост, и я обратил вниманием на портрет
Ленина в траурной ленте. Отец перехватил мой удивленный взгляд.
- Вот мы и дома, - сказал он.
Как сейчас, вижу отца. В белой полотняной рубашке без ворота, с
загорелой грудью, с русой короткой бородой, он был похож на агронома или
землемера - на русского интеллигента, давно живущего в Азии.
В ту пору в Ташкенте нетрудно было выправить документы на чужое имя и
жить беспечно. Кое-кто так и сделал. Сын митрополита туркестанского, к
примеру вступил в партию и до сих пор, никем не узнанный, преподает в
комвузе политэкономию.
Отец не терпел масок. Он сказал:
- Такое не по мне.
В первый же день он продал на рынке золотые часы, единственное, что у
него осталось. Мы сняли комнатку в доме у одного узбека на Шейхантауре и
прожили там неделю. Хозяин наш прежде не знал отца, но отнесся к нему очень
участливо. По вечерам они о чем-то подолгу беседовали.
Во вторник утром отец ушел, не сказав, как всегда, куда и зачем. Больше
я его не видел.