"Борис Ресков, Константин Тенякшев. По кромке огня " - читать интересную книгу автора

Почему я решил уйти? Клянусь, не потому, что не люблю Россию. Впрочем,
клятвы звучат неубедительно. Просто я понял, что в России у меня нет
будущего. И потом, мне нужно попасть в Париж. Вы понимаете, почему.
Меня выручило радио. Я был специалистом, и очень скоро обо мне узнали
по всей длинной дороге от Красноводска до Ташкента и на пограничных
заставах - тоже.
Полтора месяца назад судьба улыбнулась мне. Командир одной из застав,
кстати, весьма симпатичный человек, жаль, что из-за меня его накажут,
попросил исправить его домашний приемник. Он только что привез этот
семиламповый аппарат из Москвы, очень гордился им, но приемник тут же вышел
из строя. Поломка была пустяковая: пробило конденсатор, и все-таки я
умышленно возился до вечера, пока командир не уехал на посты. Тогда я
решился. Дома комсостава не охранялись. Я сказал супруге командира, что
обещал заглянуть в сельсовет, взял свои инструменты и пошел в темноте тем
самым путем, который мысленно проделал многократно. Ночь я провел уже на
этой стороне, зарывшись в песок, а на рассвете вышел к посту, где меня и
арестовал бдительный сержант с усами, как у тигра.
Остальное вам известно...
...Андрей посмотрел на окно, бледно посиневшее, и произнес по-арабски:
- И тут Шехеразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи.
- У нас в запасе еще тысяча ночей, Андрей Дмитриевич, - откликнулся
Аскар-Нияз. Помолчал и добавил: - И тысяча дней.

Кларнетист откинул напомаженную голову. Казалось, он спит. Лишь
короткие пальцы ловко прыгали по блестящим клапанам, и мелодия танго,
знакомая всему миру, но окрашенная здешней, восточной, печалью, лилась в
низкий зал.
Рядом с кларнетистом, почти лежа грудью на клавишах, старался пожилой
тапер.
Шесть столиков стояло в сумрачном зале ресторана "Роза Ширака",
принадлежащего Селиму Мавджуди. В углу, справа от двери, сидели Андрей,
Аскар-Нияз и Семен Ильич Терский, тоже жилец Мирахмедбая, бывший зарубежный
сотрудник газеты "Русь", усталый человек средних лет, с ироническим губастым
лицом. Чем добывал себе хлеб Семен Ильич, ныне для многих было загадкой.
Взгляды его на жизнь были тоже туманны. Одинаково желчно отзывался он и о
большевиках, и о местных набобах, и о здешних европейцах, которых он любил
рисовать на салфетках в виде воронов во фраках, напоминающих скрещенные
позади крылья, в раздутых, похожих на зобы, манишках. Эмигрантов он называл
"господа-босяки". ("Господин-босяк! Спички у вас, конечно, по бедности не
найдется. Тогда позвольте прикурить по-пролетарски, от вашей".)
Время от времени Семен Ильич исчезал месяца на три, а то и на полгода,
что, впрочем, было не в диковинку для всех обитателей дома, владельцем
которого был Мирахмедбай. Появлялся Семен Ильич еще более подавленным,
растерянным, но вскоре вновь обретал свой язвительный тон, тем более что
после возвращения у него появлялись деньги, и он тратил их с безрассудной
поспешностью, словно торопясь избавиться от них.
Сейчас было как раз такое время, потому-то Аскар-Нияз, едва они
присели, предупредил Терского:
- Рассчитываемся по-немецки, Семен Ильич.
Замечание это позабавило Терского.