"Федор Михайлович Решетников. Между людьми" - читать интересную книгу автора

не хотел идти; нести меня тяжело ей было; вот она и возила меня в санках; да
ей и жалко было меня: "Куда ему еще ходить! мал очинно!" Также мне хорошо
казалось, когда у нас собирались гости или когда я бывал в гостях. Чего-то
чего тут не было! Поют песни; говорят как-то весело, кричат, ругаются. Я
тогда, одетый в новую рубашку и новые штаны, которые тетка называла
штаниками, сидел смирно на стуле, глядел на всех или на того, кто мне больше
нравился, - и удивлялся. Если бывали дети, я играл с ними в углу скорлупами
от орехов. Но больше всего мне нравилось, когда меня дарили пряниками и
сластями. Тетка давно старалась приучить меня к тому, чтобы я благодарил за
подарки, но я туг был на это.
- Что же ты, балбес, не говоришь: покорно благодарю, мол?
Я молчу. Мне совестно; я щиплю рубашку, смотрю в угол.
- Ну, говори!
Молчу. Чувствую, что плакать хочется, а думаю: не скажу!
- Экой упрямой! Ну, вперед не получишь. Знаешь ты: ласковое телятко две
матки сосет, а упрямое одной не видит, - и пойдут, и пойдут говорить
наставления; а я куксюсь и злюсь: а не скажу! А все-таки хочется больше
набрать сластей. Бывали случаи, что я, когда проворчатся и уже не подают
сластей, вдруг скажу: "Покорно благодарю" - чуть-чуть слышно. И совестно
мне, и чувствую, что щеки горят, и легче кажется; а сам все-таки думаю: "Ну,
и черт с вами! вслух все-таки не скажу. Право, не скажу!.."
Тетка любила рассказывать каждому новому знакомому, а старым знакомым в
сотый раз, про моих настоящих родителей. Надо заметить, что незнакомые тетки
почитали меня за ее сына, а знакомые ее не верили ей, когда она говорила,
что я воспитанник, и начинала рассказывать целую историю: кто была моя мать,
отец, как она умерла и проч. Мне досадно было, например, вот это: пойду я
куда-нибудь с теткой по городу (у тетки много знакомых: знакомые были все
люди бедные, и штук тридцать из нищей братии), попадется какая-нибудь
женщина и смотрит на меня.
- Это твой сынок-то?
- Како мой; на воспитание взяла.
- Ой ты, матка! не врешь ли?
- Сичас умереть.
- Да чей же он такой?
- Братнин. Женили брата, пьяницу; а мать умерла.
- Эко диво! Отчего же она умерла-то?
- Да с пожару. Испугалась, знаешь, и захворала. Вот мне на шею и
бросил.
- Ну, матка, вырастет, возблагодарит.
- Ну уж, дожидайся! Он и теперя такой, что беда.
- А ты, дитятко, слушайся маменьки. Слушаться надо. А у тебя, матка,
нету-ка своих-то детей?
- Нету; да куда с ними.
- Все же родной-то лучше.
Я замечал, что тетка делала глаза как-то строго при этих словах, и
думал, что ей это не по нутру. История же моих родителей была такого рода:
оба они были духовного звания, да и другие родственники наши тоже были этого
звания, но им не посчастливилось, и они вышли в светские очень рано. Так,
дед наш был дьячок, а дядя на четырнадцатом году был уже почтальоном; отец
мой был дьячком. Он воспитывался у дяди, так как отец его был очень бедный