"Федор Михайлович Решетников. Между людьми" - читать интересную книгу автора

ловить рыбу: как он закидывает лесу в воду, поплевывая предварительно на
червячка, насаженного на удочку, как поплавок пляшет на воде, как дядя
подсекает удилишком, как он изгибается, когда тащит большую рыбу, говоря,
чтобы я сидел смирно, как эта рыба возит лесу, как дядя вытаскивает ее в
лодку и как он проклинает все и всех, когда не вытащит рыбы.
А дядя зол был ругаться. Раньше этого я не слыхал, чтобы кто-нибудь
умел ругаться так, как ругается мой дядя. Он ругался даже и тогда, когда
говорил с кем-нибудь. Он ругал все и всех, живых и мертвых, свиньями,
дармоедами, а себя называл самым умным человеком, которого все и все
обижают. Мне весело было тогда, когда он ругался; я так привык к его ругани,
что думал, что он только тогда и весел, когда ругается. Я обыкновенно сидел
в носу или в корме лодки, а дядя посередине, и я сравнивал дядю с бубновым
королем - так уж он больно походил на него в своем халате, шляпе и с трубкою
в зубах. Я ловил руками рыбу в туеске, издевался над червями, причем лодка
качалась, дядя злился, кричал: тебе говорят или нет!.. Я присмирею, сижу как
сыч; а потом опять начинаю уже неистовствовать в лодке. Дядя терпит-терпит
да как "свистнет" меня удилишком по затылку и закричит:
- Я тебе говорил или нет? Ах ты этакой... - И зубы у него словно
трещат, и лицо такое сделается страшное, что меня ужас возьмет; я опять
присмирею, так что даже и соседние рыболовы смеются.
- Валяй ево! валяй хорошенько...
- Ишь какой, только шалит!
- Смотри, рыбу-то отгонит всю!
Дядя, как видно, осердится и скажет им: не ваше дело! - так что и те
присмиреют.
Дядя, как он сам говорил, был злой рыбак. Он ничего не любил так
сильно, как рыболовство, и страшно ругался, если ему в какой-нибудь день не
удавалось рыболовить. Он удил постоянно от елки. Елку эту он срубил в лесу,
за две версты от города, и к своей лодке пер ее на своих плечах, проклиная
свое житье. Так же пер он к лодке пятипудовые камни и хвастался, что он
силач. Действительно, с пятипудовыми каменьями он обращался довольно
нецеремонно и вертел их, как полупудовые. К верхушке елки он привязывал
веревку, которою были обвязаны два или три камня, пудов в восемь или девять;
к корню привязывал тоже веревку, длиной сажень в пять, и наплав. Елку свою
он бросал таким образом: сначала раздевался и мерял дно реки, против одного
места, близко от города, и щупал плиту, то есть гладкое, ровное дно. Мерял
дно он также и багром. Смерявши дно, он тащил в лодку камни, клал их на
дощечку, положенную поперек носа и края лодки, потом клал в лодку и веревку
с наплавом. Выбросивши веревку с наплавом, он мерял дно снова и,
удостоверившись, что здесь хорошо поставить елку, выбрасывал ее ловко из
лодки, а потом брал за один конец доску и опрокидывал ее тоже ловко в воду;
камни и елка исчезали, и оставался только один наплав. Наплав означал место
елки. От елки дядя считал лучше удить, чем от заездков, потому что против
самой елки пронос воды очень тихий и елку можно всегда перетащить, да и
притом дядя думал, что с елкой меньше возни. Часто дядю злили тем, что
отрывали наплав от елки, а иногда и всю веревку; а отрывали или плоты, или
суда, или городские ребята по ночам. Впоследствии я сам был большой охотник
на эти штуки. Если нет наплава, дядя долго ругался, плевал в воду и искал
елку кошкой, сделанной из больших гвоздей наподобие якоря, и если не находил
елки, срубал новую. Если у него было свободное время, он всегда сидел у