"Федор Михайлович Решетников. Горнозаводские люди (Рассказ полесовщика)" - читать интересную книгу автора

кидал в них каменьями, и они в меня кидали. От этих шалостей у меня вот и
теперь на лбу медаль сидит: камнем попали. Когда попали, я с воем пришел
домой, а отец в то время дома был, ремнем меня отдул... Большое удовольствие
было для нас коров сердить. Схватишь хвост коровы и давай его таскать, а
если корова бодливая, песку ей накидаешь в глаза... Прохожим, особенно
девкам да таким ребятам, которые в сертуках ходили, от нас не было спуска.
Пройдет девка, мы с нее платок стащим; если она воду несет - наплюем в воду
иди прольем. Она дерется, а нам смешно. Идет барич какой (мы не любили
баричей или тех, которые в сертучках ходили), мы и давай плясать перед ним
да глаза косить. Неймется ему, мы рядышком пойдем с ним и давай толкать его
в бока, для того, значит, чтобы рассердить. И если он заругается, - нам и
любо. Мы и давай его передразнивать, как он ходит, и говорим; "Барчук пичук,
в чужой огород залез, козу съел... свинья ему избу лизала". А если ему
невтерпеж будет да он каменьями станет кидаться, мы убежим от него и кричим:
"Пырни его! камнем его!.." И кидали каменьями, а сами убегали...
Любили мы также в огороде воровать да топтать, что насажено. В огородах
у нас в теперь чучелы поделаны. Стоит шест с перекладиной, и на него рубаха
или рогожа надета, а внутри, за рубаху или рогожу, солома натолкана, как
есть человек с руками, только ног нет, а вместо головы к туловищу бурак или
худая-прехудая шапка надета, Это, значит, для того, чтобы вороны да кои
другие птицы в огороды не летали в растения не клевали. Ну, мы заберемся в
огород, перетопчем все гряды, повытаскаем лук да редьку или картофель, и
чучелу на землю свалим, и тычинки, которые воткнуты в гряды с горохом,
выдергаем. Придут наши матери-только ахают да коров и коз ругают, а как
заметят нас - выдерут, да что нам бабья дерка! Для чего мы гряды топтали -
никто из нас сам не понимал, и делалось как-то спроста, ни с того ни с сего,
и нам после этого смешно было; либо воровали с чужого огорода морковь - тоже
не знаю для чего, а так, хотелось побаловать. А отчего мы такими баловниками
были, так потому, смекаю, что отцы наши дома редко бывали, а если бывали, то
били только за то, если мы их не слушались. Матери вам нипочем были: они
только с утра до вечера ругались, а если и били больно, так нам только
обидно было: мы видели, как отцы наши их били да веревками драли, и мы в это
время смеялись и говорили друг дружке шепотом? "Ай да тятька! ну-ко, ишшо
прибавь!.." Любо нам почему-то было, когда отцы матерей били, и мы не
боялись матерей, а часто, когда они колотили нас, мы притворялись, что
плакали, и грозили: "Погоди, тятьке скажу!"...
Летом в дом мы ходили только есть. Много мы тогда ели. Зимой сидели
дома на печке да на полатях, а если отец куда-нибудь посылал которого-нибудь
из нас, тот надевал отцовскую курточку, его большие дировитые сапоги,
огромную его шапку. Пойдешь это по дороге в таком облачении - рукава по
снегу волочатся, сапоги тяжелые такие, снег то и дело в них набивается...
Шлепаешь-шлепаешь, запнешься и упадешь, а шапка так и закрывает рот, а
поднять ее рукава мешают...
Кроме бегания да колотушек друг с дружкой, мы досаждали своим сестрам.
Больно мы не любили их за то, что они на нас жаловались, ну, и пакостили им.
Завидим только где-нибудь чулок, и распустим его; увидим на полатях или в
углу прялку с куделей да веретешком, вытащим веретешко и забросим
куда-нибудь, под лавку или за печку; или когда они половики ткали, мы
разрезывали их. Пройдет которая-нибудь из них мимо нас, мы ноги подставляем
да хохочем; или когда они обедали отдельно от нас, мы в щи плевали. А все на