"Федор Михайлович Решетников. Горнозаводские люди (Рассказ полесовщика)" - читать интересную книгу автора

эти штуки я был горазд.
- Вот что, Тюнька, сделаем мы штуку? - говорил я брату Тимофею.
- Сделаем.
- А ты не скажешь?
- Ты только молчи, я - шабаш.
- Пойдем, вымараем грязью нитки, что Агашка сушить положила на траву.
- Айда! - Пойдем, вымажем - и хохочем. Однако наши братья не все дружно
жили. Семен да Павел часто жаловались на нас сестрам да матери, и отцу
жаловались. Отца мы все боялись. Придет он домой и как только заметит, что
кто-нибудь балует, ударит кулачищем по чем попало и скажет: "Я те, шельмец!"
Ну, мы и притихнем, только втихомолку возимся; а увернется отец, опять пошла
писать. Как только скажет которому из нас: "Поди-ко, балбес, распряги
лошадь!" или другую какую работу даст, да тот не пошел, он брал витень или
ремень, коим опоясывался, так-то драл, что искры из глаз сыпались; и
слушались мы отцовскую команду...
Отец меня больно не любил, часто заставлял делать что-нибудь не под
силу, и если я не мог да ленился, он так долго и больно теребил меня за
волосы, беда! И часто ни за что бил, мать часто на меня жаловалась отцу.
- Уйми ты, чучело, Ваньку. Я с ним, разбойником, способиться не могу.
Он вот сегодня кринку молока пролил...
- Я те, шельмец! - ворчал отец, а я забивался на полати и говорил:
"Мамка сама пролила, а на меня сваливает; ишь, какая".
- Поговори ты еще! - кричала мать.
- Чего говори! Сама, поди-кось, съела...- ворчал я. Отец стаскивал меня
с полатей и бил не на милость божью.
Больно мне не хотелось качать Машку, когда она еще маленькая была.
Закричит мне мать: "Ванька, качай ребенка".
- А Агашка-то што?
- Тебе говорят!
Сяду я качать зыбку и плачу: "Вот Агашку да Палашку небось не
заставляешь... Что они за барыни за такие! Все лытать бы им... А я качай
тут..."
Мать ударит меня по голове и погрозит пожаловаться отцу. Как только
ребенок затихает, я и марш - летом на улицу, зимой на полати, и не вытащишь
меня оттуда. А когда приведет она меня силой, я опять плачу, и ругаюсь, и
думаю: "Уж сделаю я с этой Машкой штуку! не станет меня мать заставлять!" И
давай качать зыбку что есть мочи: все хочется очен переломить, а он, как
назло, только гнется да Машку то и дело перебрасывает из стороны в сторону;
она ревет; мать подойдет, прибьет меня и прогонит...
Много я принял побоев в детстве, да и не один я: все мои братья и
прочие ребята так же росли, только первым, сказывают, будто лучше было.
Зимой, в масленицу, мы делали катушку и катались на лубках да рогожках;
кубарем скатывались и сестер своих толкали с горки. В масленицу в жмурки
играли: завяжет кто-нибудь глаза полотенцем или тряпкой и ловит прочих. Его
колотят, а он бегает с распяленными руками. Как поймает кого, тот и
завязывает себе глаза и ловит. Это и теперь у нас есть. Ты, братец ты мой,
извини уж меня, что я тебе про игры да кое-что рассказал. Уж таково мое
воспитание было, и вся наука в том была.
Когда мне был двенадцатый год, отец брал меня с собой в лес и заставлял
рубить дрова и возить их в город, домой. Он караулил лес верстах в десяти от