"Мэри Рено. Маска Аполлона " - читать интересную книгу автора

заказ, с двумя масками и Ахиллом, скорбящим у могилы. Женщины, начавшие
уставать, прервали плач, чтобы поболтать немного... Я был хозяином в доме,
мне надо было выйти и поприветствовать его. Я услышал его голос, - он
вспоминал отца в роли Поликсены, - и снова отвернулся, кусая подушку. Я
плакал потому, что бог, которому мы оба служили, когда-то потребовал от меня
выбора - и сердце мое оставило отца, выбрав бога. Но я ведь сопротивлялся, я
не сразу сдался. "Какая публика сегодня, - говорил я, бывало. - Аплодисменты
наверно даже в Керамике слышны. А от этой сцены с урной и камни могли
растаять. Ты знаешь, я видел, как генерал Ипикрат плакал!" Всегда можно
найти что сказать, даже и правду. Но каждый артист надеется услышать
что-нибудь хорошее о себе, а суровый бог не давал мне выговорить те
замечательные слова и затыкал их обратно мне в горло. Отцу они были нужны; я
знал, что нужны; иногда я это видел по глазам его. Почему ж ни разу не
сказал? Бог наверно пережил бы; у богов ведь так много всего, а у людей так
мало... А боги еще и живут вечно...
Но не мог я лежать там, как ребенок. Я поднялся, вытер лицо,
поздоровался с Фантием, дорезал свои волосы для могильного венка и встал
возле двери встречать людей. Вот тогда-то и появился Ламприй.
Когда он сделал свое предложение, мать кинулась благодарить его со
слезами, даже не спросив, что я об этом думаю. Ламприй закашлялся и виновато
посмотрел на меня, зная, что я знаю. Его громадные черные брови мотнулись
вверх-вниз, и он глянул на отца. Когда я согласился, я тоже глянул; почти
ждал, что отец сейчас сядет на своих носилках и спросит: "Ты что,
рехнулся?!" Но он ничего не сказал; да и что он мог бы сказать, на самом-то
деле? Я знал, что соглашаться надо. Ничего лучшего я все равно не мог тогда.
В девятнадцать лет человек ни на что не годен в театре, кроме работы
статиста. Чтобы попасть в труппу хотя бы третьим актером, надо иметь
диапазон, позволяющий играть не только юношей и женщин, но и воинов, тиранов
и стариков. Ни один парень в том возрасте на это не способен; а хороший
мужчина, постоянно тренирующий голос и тело, может носить молодые маски до
пятидесяти лет, и на все остальное годится.
Пока отец был жив, работа у меня была всегда. В хоре пел, копье носил,
подменял актера в бессловесных эпизодах, когда у него две роли пересекались
и нужен был статист постоять в маске и костюме одной из этих ролей... В
последнее время мне даже давали разрозненные строки там и сям; в современных
пьесах, где правило трех актеров соблюдается не так строго, и статист иногда
говорит что-нибудь. Я мало что знал кроме театра, но театр я знал; и
прекрасно понимал, что ничего такого мне больше не светит. У каждого актера,
достойного афинской сцены, есть или сын, или племянник, или друг сердечный,
которого он готовит к театральной карьере. Отныне и впредь мне предстояла
судьба маленького сиротки из "Илиады", кому и объедков со стола не дадут.
"Пошел вон! - кричат другие мальчишки. - Твой отец здесь не обедает."
Я рассчитывал, что даже в самом лучшем случае мне понадобится не меньше
трех лет, чтобы дорасти хоть до каких-нибудь ролей в более или менее
приличных постановках. Но мать могла меня содержать не дольше трех месяцев.
Мы были по-настоящему бедны; ей предстояло продавать свое тканье, а сестре -
либо самой заработать себе приданое, либо согласиться на мезальянс. Так что
и я должен был зарабатывать себе на жизнь сам; а никакого другого дела
просто не знал.
Ламприй был рад, что я согласился сразу, и при этом не сказал ему