"Черный обелиск (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

что толку в этом? Разве великий мрак от этого станет менее черным и
вопросы без ответа - менее безнадежными? Будет ли жгучая боль отчаяния от
вечной недоступности ответов менее мучительной, и поможет ли это
когда-нибудь понять жизнь и овладеть ею, оседлать ее, как укрощенного
коня, или она так и останется подобной гигантскому парусу среди шторма,
который мчит нас, а когда мы хотим ухватиться за него, сбрасывает в воду?
Передо мной иногда словно открывается расселина, кажется, она идет до
центра земли. Чем она заполнена? Тоской? Отчаяньем? Или счастьем? Но
каким? Усталостью? Смирением? Смертью? Для чего я живу? Да, для чего я
живу?



III

Раннее воскресное утро. Колокола звонят на всех колокольнях, и
блуждающие вечерние огни исчезли. Доллар еще стоит тридцать шесть тысяч
марок, время затаило дыхание, зной не успел растопить голубой кристалл
неба, и все кажется ясным и бесконечно чистым - это тот единственный
утренний час, когда веришь, что даже убийца будет прощен, а добро и зло -
всего лишь убогие слова.
Я медленно одеваюсь. В открытое окно льется свежий, пронизанный
солнцем воздух. Стальными вспышками проносятся ласточки под сводами
подворотни. В моей комнате, как и в конторе под нею, два окна: одно
выходит во двор, другое - на улицу. Вдруг тишину разрывает придушенный
вскрик, за ним следуют стоны и какое-то клокотание. Это Генрих Кроль, он
спит в другом флигеле. Его мучит очередной кошмар. В 1918 году его
засыпало, и вот пять лет спустя ему время от времени все это снова снится.
Варю кофе на своей спиртовке и вливаю в него немного вишневой
настойки. Я научился этому во Франции, а водка у меня, невзирая на
инфляцию, еще есть. На новый костюм моего жалованья, правда, не хватает -
просто никак не удается скопить нужную сумму, - но мелочи я покупать могу,
и, разумеется, среди них, в виде утешения, иной раз и бутылку водки.
Я ем хлеб, намазанный маргарином и сливовым мармеладом. Мармелад
хороший, он из запасов мамаши Кроль. Маргарин прогорклый, но не беда: на
фронте мы и не то еще ели. Затем я произвожу осмотр своего гардероба. У
меня есть два костюма, перешитых из военных мундиров. Один перекрашен в
синий, другой в черный цвет - с серо-зеленым материалом больше ничего
нельзя было сделать. Кроме того, имеется костюм, который я носил еще до
того, как стал солдатом. Правда, я из него вырос, но это настоящий
штатский костюм, не переделанный и не перелицованный, и поэтому я надеваю
его. К нему идет тот галстук, который я вчера купил и который я повязываю
сегодня, чтобы предстать перед Изабеллой.
Я мирно бреду по улицам. Верденбрюк - старинный город, в нем
шестьдесят тысяч жителей, есть и деревянные дома и здания в стиле барокко,
а вперемежку с ними целые кварталы, застроенные в отвратительном новом
стиле. Я пересекаю весь город, на другом конце выхожу из него, иду по
аллее, обсаженной дикими каштанами, затем поднимаюсь на небольшой холм,
там, среди густого парка, стоит психиатрическая лечебница. Дом кажется
тихим в свете воскресного утра, птицы щебечут на деревьях, а я направляюсь