"Черный обелиск (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

Стихи я отодвигаю от себя. Они вдруг кажутся мне плоскими и
ребяческими, как те стандартные вирши, которые пытается в свое время
сочинять почти каждый юноша. Я начал писать стихи еще на фронте, но там
это имело какой-то смысл - они на несколько мгновений уносили меня прочь
от действительности, служили как бы маленьким очагом сопротивления и веры
в то, что существует на свете еще нечто, кроме разрушения и смерти. Но это
было давно: теперь я знаю твердо, что, кроме них, действительно существует
еще многое, и знаю, что все это может существовать наряду с ними и даже
одновременно. Для этого мне мои стихи больше не нужны. В книгах на моей
полке
об этом сказано гораздо лучше. Однако разве это причина, чтобы от чего-то
отказываться? К чему бы мы тогда пришли? Куда бы все мы делись? Поэтому я
продолжаю писать, но часто мои стихи кажутся мне серыми и надуманными в
сравнении с вечерним небом над крышами, которое сейчас становится
яблочного цвета, а лилово-пепельный дождь сумерек уже затопляет улицы.
Я спускаюсь по лестнице мимо темной конторы и выхожу в сад. Дверь в
квартиру семейства Кнопф распахнута. Словно в огненной пещере, озаренные
светом, сидят там три дочери Кнопфа за своими швейными машинками и
работают. Машинки жужжат. Я бросаю взгляд на окно рядом с конторой. Оно
темное - значит, Георг уже куда-то смылся. Вошел и Генрих в надежную
гавань любимой пивной, где он завсегдатай и у него постоянный столик.
Я обхожу сад. Кто-то полил его. Земля сырая; от нее исходит сильный
запах. В мастерской гробовщика Вильке пусто, тихо и у Курта Баха. Окна
раскрыты; недоделанный скорбящий лев прикорнул на полу - кажется, будто у
него болят зубы, - а рядом мирно стоят две пивные бутылки.
Вдруг начинает петь какая-то птица. Это дрозд. Он сидит на верхушке
надгробия с крестом, которое Генрих Кроль так продешевил; у птички явно
слишком большой голос для такого маленького черного шарика с желтым
клювом. Этот голос и ликует, и жалуется, и хватает за сердце. И я думаю о
том, что вот его песня мне говорит о жизни, о будущем, о грезах и обо всем
том неведомом, необычном и новом, что меня ожидает; а для червей, которые
вылезают из сырой земли и с усилиями взбираются на подножие памятника с
крестом, для них эта песня - грозный сигнал смерти через четвертование
свирепыми ударами клюва; и все же невольно она уносит меня, как волна, все
растворив, и я стою беспомощный, растерянный, дивясь тому, что я не
разорвусь или не взлечу, словно воздушный шар, в это вечернее
небо; но наконец я все же прихожу в себя, спотыкаясь, бреду через сад и
его ночное благоухание обратно в дом, по лестнице, к роялю, обрушиваюсь на
клавиши, ласкаю их, пытаясь, словно дрозд, греметь и трепетать, чтобы
выразить свои чувства; но в конце концов получается только нагромождение
арпеджио и какие-то обрывки из модных и народных песенок, из "Кавалера
роз" и из "Тристана", какая-то смесь и дикая путаница, пока чей-то голос
не кричит мне с улицы:
- Милый человек, научись хоть сначала играть!
Я обрываю игру и захлопываю окно. Темная фигура исчезает в темноте;
она уже слишком далеко, чтобы я мог чем-нибудь запустить в нее, да и чего
ради? Незнакомец прав, я не умею играть как следует ни на рояле, ни на
клавиатуре жизни, никогда, никогда не умел, я всегда слишком спешил, был
слишком нетерпелив, всегда что-нибудь мешало мне, всегда приходилось
обрывать; но кто действительно умеет играть, а если даже он играет - то