"Черный обелиск (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

строевого устава, не прочел за всю жизнь ни одной книжки, он чем-то похож
на Ницше. Кнопф идет по Хакенштрассе и на углу Мариенштрассе сворачивает
налево. Около полуночи он появляется опять - на этот раз справа, - ибо
закончил обход городских пивнушек, который, как подобает бывшему
вояке, совершает неукоснительно каждый вечер. Кнопф пьет только водку,
притом хлебную, ничего другого он не признает. Но тут он величайший
знаток. В городе есть три-четыре фирмы, которые выпускают хлебную, водку.
Нам все водки кажутся почти одинаковыми. Но не Кнопфу: он различает их по
одному запаху. Сорок лет неустанных трудов до того утончили его вкус, что,
даже имея дело с тем же сортом, он определяет, из какой именно пивной эта
водка, уверяя, что и погреба бывают разные и он их распознает. Конечно, не
водку в бутылках, - только если она прямо из бочки. Он уже не раз держал
по этому поводу пари и неизменно выигрывал.
Я встаю и окидываю взглядом свою комнату. Потолок у нее косой и
низкий, она невелика, но в ней есть все, что мне нужно, - кровать, полка с
книгами, стол, несколько стульев и старый рояль. Пять лет назад, когда я
был солдатом на передовой, я бы не поверил, что у меня будет когда-нибудь
опять такая хорошая комната. Мы стояли во Фландрии, в дни великого
наступления под Кеммельбергом, и мы потеряли в нем три четверти нашей
роты. На второй день боев Георг Кроль попал в лазарет - он был ранен в
живот, а я только через три недели заполучил ранение в колено. Затем
произошла катастрофа, и я стал в конце концов школьным учителем: это было
желанием моей больной матери, и я обещал ей, когда она умирала, что его
выполню. Мать при жизни очень часто болела и поэтому решила, что если я
изберу профессию, обеспечивающую мне пожизненную службу, то со мной, по
крайней мере, ничего уже не может случиться. Она умерла в последние месяцы
перед концом войны, но я все же сдал экзамены на учителя, был послан в
степные деревни и там преподавал, пока мне не надоело вдалбливать детям
такие истины, в которые я сам давно не верил, и быть заживо погребенным
среди воспоминаний, которые жаждал забыть.

***

Я пытаюсь читать; но не такая погода, чтобы читать. Весна будит
тревогу, и в сумерках легко затеряться. Все вокруг утрачивает свои
очертания, ты сбит с толку, ты задыхаешься. Зажигаю свет и сразу же
успокаиваюсь. На столе лежит желтая папка со стихами, которые я переписал
на машинке "Эрика" в трех экземплярах. Время от времени я посылаю
несколько экземпляров в газеты. Либо мне стихи возвращают, либо газеты
просто не дают ответа; тогда я переписываю новые экземпляры и возобновляю
свои попытки. Но только три раза удалось мне напечататься - в ежедневной
местной газете, правда при помощи Георга, который знаком с редактором. Все
же этого оказалось достаточно, чтобы я стал членом Верденбрюкского клуба
поэтов, который собирается раз в неделю у Эдуарда Кноблоха, в его
"Старогерманской горнице". Недавно Эдуард, из-за истории с обеденными
талонами, попытался добиться моего исключения, как личности аморальной. Но
члены клуба - все против одного голоса Эдуарда - единодушно заявили, что
действия мои заслуживают всяческого уважения: примерно так же издавна
действуют в нашем возлюбленном отечестве все промышленники и дельцы, а
кроме того, искусство не имеет никакого отношения к морали.