"Владимир Рекшан. Кайф (Нева, N 3/1998)" - читать интересную книгу автора

Повторяю, в зале было все нормально. Но нормально для меня, и я был
нормален для себя, но не для нашего бедного директора. Она постояла с минуту
в дверях, дождалась окончания среднесумасшедшего ритм-блюза, сделала шаг
назад и аккуратно прикрыла дверь...
Где-то в начале 1972 года у меня вдруг зажило колено. Я еще не
сомневался в олимпийских победах, ревностно следя за прессой и за тем, как
прогрессируют бывшие сверстники и конкуренты. Я лечил колено всеми
известными способами, но оно не проходило почти два года, иногда в самые
неожиданные минуты выскакивали мениски, которые я научился забивать обратно
кулаком. Иначе нога не сгибалась. Случалось, мениски выскакивали и на сцене,
приходилось забивать их на место между припевами и куплетами. Скакать по
сцене я все-таки мог, а вот тренироваться - нет.
Я плюнул и перестал лечиться, и колено вдруг зажило.
Явился на стадион, на меня посмотрели горестно, а тренер, великий
человек, сказал:
- Давай попробуем.
Меня называли хиппи, а я им не был и вовсе не отказывался от
спортивного поприща.
Санкт-Петербург же не выходил из штопора славы, но мешал дух
недоговоренности. Мишка маялся с бубном, а Юра Белов тащил все новые и новые
песенки. К тому же распалась довольно занятная группа Шестое чувство, и
вокруг Петербурга слонялись безработные бас-гитарист Витя Ковалев и
барабанщик Никита Лызлов, не претендовавший в тот момент именно на барабаны,
поскольку Николаю Корзинину он был не ровня, а претендовавший просто на
искрометное дело, которому он мог предложить свою предприимчивость, ум,
веселый нрав и некоторую толику аппаратуры Шестого чувства, совладельцем
каковой и являлся с Витей Ковалевым.
В апреле семьдесят второго я уехал в Сухуми на спортивный сбор, а,
вернувшись в Ленинград, заболел инфекционным гепатитом, желтухой, и чуть не
сдох в Боткинских бараках от ее сложной асцитной формы. То есть началась
водянка. Кто-то из врачей все же догадался назначить мне специальные
таблетки, после которых я выписал за сутки ведро и побелел обратно.
В первые дни, мучаясь от болей, я читал бодрые записочки, присылаемые
друзьями-товарищами по року. Валера Черкасов (о нем - впереди), помню,
прислал открытку с текстом приблизительно такого содержания: Говорят, ты
совсем желтый. И говорят, ты вот-вот сдохнешь. Нет, ты, пожалуйста, не
сдыхай. Ты ведь, желтый-желтый, обещал поменять мой "Джефферсон аэрплайн" на
твой "Сатаник". Так что давай сперва поменяемся, а после подохнешь. С
японским приветом, Жора!.
Опять наступило лето и началось оно яро - дикой жарой, безветрием,
лесными пожарами. В СССР приехал Никсон, а клубника поспела аж к началу
июня. Назревала разрядка.
Женя Останин приносил в больницу книги по технике рисования, в котором
я упражнялся, лежа под капельницей, а когда я, прописавшийся и побелевший
обратно, смог выходить на улицу, то и выходил, и мы с Женей гуляли по
территории больницы, подглядывали в полуподвальчик прозекторской, где
прозекторы потрошили недавних гепатитчиков. За деревянным забором,
отделенные от аристократов-гепатитчиков, весело жили в деревянных домиках
дизентерийщики. Аристократы относились к ним с презрением и называли
нехорошим словом. Женя Останин учился на художника, и говорили мы с ним о