"Александр Рекемчук. Пир в Одессе после холеры" - читать интересную книгу автора

разрыдавшись, мы выслушали по телеку прощальную речь растерянного человека с
родимым пятном на лбу, и увидели, как в темном небе, в роях снежинок,
опускается на купол кремлевского дворца, будто продырявленный аэростат,
государственный флаг Советского Союза.
Было ли это случайностью, или совпадение дат таило в себе сакральный
смысл, но это произошло тоже 25 декабря, и у меня опять был день рождения,
невеселый, конечно...
В этой книге о жизни, о мире, в котором я жил и покуда живу, я вынужден
то и дело забегать вперед, пятиться назад - во времени и пространстве, -
чтобы уловить какие-то закономерности в ходе событий, в поступках и судьбах
героев.
Большинства людей, о которых я пишу, уже нет на свете. Мне тяжко то и
дело замыкать рассказы о них черной рамочкой. И для читателя, конечно, была
бы в том определенная докука.
Я постараюсь избегать эпитафий. Тем более, что в моем смятенном
повествовании эти герои то и дело возвращаются - опять живые, как ни в чем
не бывало. Как в романах Гарсиа Маркеса или фильмах Квентина Тарантино. Как
Гриша Поженян, чье имя высечено на памятнике, а он сидит в пивной на
Дерибасовской.
Возвращаются родные мне люди, обнадеживая, уверяя, что забвения не
бывает, потому что мы есть продолжение друг друга и несем в себе столь
полный объем запечатленной информации, что, собственно, и незачем корпеть
над бумагой, разве что для развлечения досужей публики.
Возвращаются друзья, чтобы поддержать меня в этом труде, поскольку они
просто не успели записать то, что теперь наверстываю я, и вполне вероятно,
что я тоже не успею, но тогда придется и мне возвращаться, тревожа чью-то
память, напоминая уже о себе.
Возвращаются мои враги, чтобы свести со мною те счеты, которые, по их
мнению, не сведены до конца, если я все еще копчу небо.
Вот кстати вспомнилось.
Уже на излете советской истории - но флаг еще тогда не был спущен, -
меня вызвали на Старую площадь, в ЦК КПСС. Спросили, правда ли, что я
вступил в ассоциацию писателей в поддержку перестройки, в "Апрель"? Я
подтвердил это. Тогда мне сказали, что я должен уйти оттуда. На что я
ответил: "Нет. Там мои друзья. И там мои враги. Я останусь с ними". Как и в
этой книге.
Утомленные овациями, мы шли домой пешком. Был сочельник. К ночи
ощущение праздника не тускнело, а нарастало. Улицы сверкали огнями
рождественской иллюминации. Деревья были обвиты гирляндами красных цветов,
на ветви наброшены сетки, усеянные мириадами электрических светлячков.
Зеленые синтетические елки, выставленные на тротуары, были близки по
очертаниям геральдическому ливанскому кедру, а белые бороды Санта Клаусов
подчеркивали природную смуглость их лиц.
В отдалении от злачной Хамры, запруженной толпами людей, невпроворот
забитой автомобилями - маленькая тихая площадь, единственным украшением
которой была стоявшая торчком мраморная колонна в листьях коринфского
ордера. Но это была настоящая античная колонна, и лучшего украшения нельзя
было сыскать.
А на высокой скале Нахр-эль-Кальб, поднявшейся над заливом, в свете
прожекторов сияла статуя Спасителя, простершего над многоязыким городом