"Томас Майн Рид. Сын Альбиона" - читать интересную книгу автора Некоторое время это молчание продолжалось. Корнелия рисовала с большим
усердием. Хотя молодые леди иногда ускользали в уединенные места, такие экспедиции требовали определенной смелости и случались нечасто, поэтому девушка собиралась запечатлеть на память оригинальную сцену, на которой они оказались. Картина была вполне достойна ее карандаша. Сидя на камне настолько далеко от прилива, насколько позволяли волны, Корнелия рисовала свою кузину, сидящую спиной к стене утеса, и темнокожую служанку в тюрбане, лежащую на берегу. Покрытый трещинами утес и расположенный под ним грот; темные нависающие скалы и круто уходящая вверх расселина - стороны этой расселины покрыты вьюнками и фантастической формы кустами - все это должно было появиться на рисунке. Девушка заканчивала рисунок, когда ее кузина издала восклицание. Джули уже некоторое время быстро перелистывала книгу - либо в нетерпении, либо в разочаровании ее содержанием. Временами она останавливалась, прочитывала несколько строк и двигалась дальше, словно искала чего-нибудь получше. Наконец она бросила том на песок и воскликнула: - Вздор! - Кто? - Теннисон.[13] - Ты, конечно, шутишь? Божественный Теннисон - поэт поэтов нашего века! - Поэт века! Такого нет! - Что? А Лонгфелло?[14] - То же самое. Американское издание, разбавленное, если только такое возможно. Поэты, называется! Рифмоплеты, облекшие мелкие мысли в длинные - Ты сурова, кузина. А как же ты объяснишь их всемирную популярность? Разве это не доказательство, что они подлинные поэты? - А было ли это доказательством в случае с Саути?[15] Бедный обманутый Саути, считавший себя выше Байрона! И мир разделял его веру - по крайней мере половина мира, пока он был жив! В наши дни такой стихоплет едва ли заслужил бы право быть напечатанным. - Но Лонгфелло и Теннисон заслужили это право. - Это верно. Вместе с всемирной популярностью, как ты говоришь. Все это легко объяснить. - Как? - Потому что они случайно появились после Байрона - сразу после него. - Не понимаю тебя, кузина. - Ничего не может быть яснее. Байрон опьянил мир своим божественным творчеством. Его совершенные стихи для души то же самое, что вино для тела; они вызывали дрожь возбуждения, подлинный пир интеллектуального наслаждения. Подобно всем иным крайностям, за ними последовал период нервного отупения, который требует пилюли и глотка выпивки. Нужна полынная водка или настой ромашки; и все это предоставили Альфред Теннисон, лауреат королевы Великобритании, и Генри Уодсуорт Лонгфелло, любимец сентиментальных очкастых молодых леди Бостона. За поэтической бурей последовал период прозаического спокойствия, который длится уже сорок лет, нарушаемый только писком этой пары рифмоплетов. - Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж! - со смехом сказала Корнелия. |
|
|