"Анри де Ренье. Амфисбена" - читать интересную книгу автора

вышел. Ясная и морозная погода побуждала меня пройтись по Люксембургскому
саду, но, раньше чем пойти туда, мне хотелось немного побродить под
галереями Одеона. Проходя мимо театральной афиши, я мельком взглянул на нее.
В репертуаре на неделю не было объявлено ничего особенно привлекательного,
но сегодня в виде утренника давали "Ветреника" Мольера и "Атридов" Максентия
де Горда со вступительным словом Люсьена Жернона.
Я читал произведения Жернона и много о нем слышал от Феллера, который,
совсем не любя его, отдает ему дань восторга. Каким же образом Жернон
согласился быть докладчиком и каким колдовством хитроумному Антуану удалось
выманить этого сыча из своего дупла, чтобы публично выставить его напоказ
при свечах? Если бы Феллер был у Фуайо, он объяснил бы мне эту тайну. Во
всяком случае, это - выдумка Антуана. Разве он не объявлял, что перед
представлением "Тюркаре" будет собеседование Мейерсена, известного
финансиста; что "Полиевкта" будет сопровождать толкование аббата Жери,
недавно осужденного римской курией, и что "Сиду" будет предшествовать
военная речь генерала Рену? Такова у него манера возобновлять интерес к
классикам! Может быть, он и прав, так как я, редко посещающий театр, зашел в
Одеон.
Не знаю, по случаю ли хорошей погоды на улице, но зал был далеко не
полон. Публика была редко рассажена. Но зато она показалась мне
превосходной: внимательной, любезной, послушной. Там было много молодых
девиц и молодых людей, добрых буржуа парами, одинокие, но почтенные дамы,
старые господа. Все они очень забавлялись мольеровской путаницей. Приходится
думать, что в самом Мольере находится его комическое достоинство, так как
актеры не прибавляли особой выразительности тексту. Они были преисполнены
лучшими намерениями, но в большинстве своем совершенно лишены таланта. Все
поголовно, даже до трогательности, не умели читать стихов. Тем не менее я не
скучал на этой комической пьесе. Я всегда испытываю некоторое удовольствие,
видя людей, одетых в пестрые костюмы, в париках и камзолах, которым дают по
носу или бьют палкой. Зрелище это приятно выводит нас из современной жизни,
такой однообразной, такой размеренной, и зрители, по-видимому, очень
забавлялись; я слышал, как в зале смеются, что было не особенно хорошим
подготовлением к "Атридам" Максентия де Горда и к лекции Жернона.
Я никогда не видел Жернона и знал его только по фотографиям. Они совсем
не дают представления о том, каков он на самом деле. Нет ничего смешнее
видеть его за лекторским столом, между графином и стаканом с водой. Он
кажется совсем крошечным со своей маленькой фигуркой и слишком светлыми
глазами на розовом и сморщенном, как печеное яблоко, личике. На нем был фрак
необыкновенного покроя и на шее что-то вроде кашне из черного шелка на
меховой подкладке. Сукно его фрака было так вытерто и так лоснилось, что
можно было опасаться, как бы оно не лопнуло от малейшего движения.
Жернона, по-видимому, нисколько не смущал ни этот наряд, ни публика,
новая для него, так же как большая разница между зрительным залом Одеона и
аудиторией Школы греческих наук, где издавна Жернон читал курс эллинской
мифологии немногочисленным слушателям. Правда, за последние годы лекции его
начали лучше посещаться. Теперь Жернон пользуется запоздалой известностью,
которою Париж под старость дарит людей, слишком долго и несправедливо не
признаваемых им. Жернон с удовольствием принимает эту добычу неожиданной
славы. Он продолжает жить в своей конуре на улице Декарта, никуда не выходя
зимою, кутая горло в мех и принимая интервьюеров, окруженный собачкой Лео и