"Анри де Ренье. Грешница " - читать интересную книгу автора

чтимого, произносящий ужаснейшие хулы и не боящийся поносить имя Божие,
кичась своим неверием. Люди тысячу раз слышали, как он вел себя безбожником
и нечестивцем, да он и не скрывает, что он таков на самом деле, и при этом
проявляет дерзость, несомненно объясняемую его близостью с сатаной, которому
он приносит поклонение, в каковом отказывает истинному нашему владыке.
Дьявол в явной дружбе с мсье де Ла Пэжоди: мадам де Галлеран-Варад приводила
тому немало доказательств, из коих наименьшими были могущественная и
пагубная власть, которую он имел над женщинами, и жгучий пламень объятий, в
которые он их заключал. Разве не очевидно, что он применяет к ним какое-то
злотворное волшебство, если самые порядочные забывают священнейший свой
долг, чему она сама являет наглядный пример, равно как и эта маленькая мадам
де Лореллан, которою он ее заменил и которая в свою очередь увидит, что
значит слушать такого Ла Пэжоди! Разве не ясно, что мсье де Ла Пэжоди
владеет искусством приворотных зелий и порч и знает всякого рода
чародейства, делающие его полным господином над телом самых целомудренных
женщин, в которых он зажигает пожирающее пламя сладострастия? Эти и еще
многие другие речи мадам де Галлеран-Варад переходили из уст в уста и
кое-где встречали сочувствие; но этот маленький бунт быстро бы рассеялся,
если бы мсье де Ла Пэжоди потрудился доказать смехотворную неосновательность
подобных обвинений, поскольку они касались его предполагаемых сношений с
нечистым. Что он повеса и вольнодумец, это не подлежало сомнению; можно быть
и тем, и другим, не давая все же повода к обвинениям в чертовщине, каковые
против него выдвигала мадам де Галлеран-Варад в своем раздражении покинутой
любовницы. Но мсье де Ла Пэжоди только посмеялся над этими благоглупостями,
далекий от мысли, чтобы ими когда-либо могли воспользоваться в ущерб ему.
Вместо того чтобы обезвредить то, что в них могло быть опасного, он
позабавился тем, что в них было смешного, и не побоялся придать им
правдоподобие опрометчивым поступком, на который дал себя увлечь.
Случилось как раз так, что толпа бродяг, взявшихся неведомо откуда и
известных под именем цыган, расположилась табором неподалеку от города.
Караван этот состоял из двух десятков мужчин и женщин со смуглыми лицами и
горящими глазами, одетых в яркие лохмотья и разукрашенных мишурой и
блестками. Они промышляли разными ремеслами, продавали вещи собственного
изделия, торговали лекарственными снадобьями, предсказывали будущее и
исполняли танцы, сопровождая их звуками диковинных инструментов. Вид у них
был странный и образ жизни тоже. Они путешествовали в больших крытых
повозках, запряженных мохногривыми лошадьми. Эти повозки служили им жильем.
Они образовывали из них как бы лагерь, где варили пищу на ветру, в больших
котлах, подвешенных над кострами. В сборище их было что-то фантастическое, и
им сопутствовала дурная молва о кражах, обманах и колдовстве. Говорили, что
их женщины,- в старости черные и ссохшиеся, а в молодости причудливые и
красивые,- ходят на шабаш, Тем не менее, вид этих цыган, какой бы плохой
славой ни пользовался их кочующий табор, возбудил любопытство городских
жителей. Вокруг них толпились, покупая у них лекарства или слушая гадание, а
также глядя на их пляски, в которых дикость не исключала грации.
Провансальцы любят звук галубета и тамбурина, и музыка этих цыган им
нравилась. Маркиз де Турв проявил себя большим любителем и почти ежедневно
ходил ее слушать в обществе мсье де Ла Пэжоди, который также ею не гнушался.
Иногда мсье де Ла Пэжоди приносил с собой флейту и, забавы ради, испытывал
ее чары на этих смуглых чужеземцах. Они не оставались к ним безучастны и,