"Анри де Ренье. Грешница " - читать интересную книгу автора

законном основании, чтобы не ослаблять над их спинами силу наших рук. Лишь
при этом условии у галеры хороший ход. Таково было мнение кавалера де
Моморона, под началом которого я служил на море. Недаром его галера славится
грубостью своих аргузинов и свирепостью своих комитов. Там всыпают больше
плетей, чем на всех остальных, и невинные там ни к чему! Благодаря этому она
быстроходнее и послушнее всех, и равной ей нет во всей эскадре, которою
кавалер де Моморон был бы достоин командовать!"
При этих дифирамбах начальника цепи мсье де Ла Пэжоди рассмеялся,
обращаясь к мсье де Сегирану: "Ей-богу, сударь,- сказал он ему тихо,- вы,
наверное, никак не ожидали, что услышите на большой дороге хвалебную речь
вашему брату и что его морская слава столь далеко простирается на суше, но
нам пора бы, мне кажется, проститься с этим храбрым офицером и продолжать
путь, ибо дорога, насколько можно судить, свободна, а вид и запах этой
шиурмы как будто начинают быть неприятными вашей супруге; я вижу, что ее
прелестный румянец блекнет, и поэтому полагаю, что она была бы не прочь
покинуть это зрелище, в котором нет ничего привлекательного". Мадам де
Сегиран кивнула головой в знак того, что согласна со словами мсье де Ла
Пэжоди, которому, прежде чем отстраниться от окна, она протянула свой
кошелек, указывая на каторжан, окружавших карету и принявших эту благостыню
из рук мсье де Ла Пэжоди с громкими криками. Затем мсье де Сегиран и мсье де
Ла Пэжоди раскланялись с офицером, и мсье де Ла Пэжоди вернулся к своему
экипажу, между тем как карета мсье и мадам де Сегиран трогалась в путь.
Только обогнав тележки, они поравнялись с цепью. В ней было человек
двести каторжан, соединенных попарно и образовывавших длинную вереницу.
Воспользовавшись задержкой, несчастные остановились, чтобы немного перевести
дух. При виде карет они зашевелились, гремя обручами и железом. Аргузины,
кто с палкой, кто с веревкой, расхаживали перед ними с заносчивым и
угрожающим видом. Дул резкий ветер, от которого содрогались озябшие под
красными казаками тела. Проезжая мимо, мсье де Ла Пэжоди различал угрюмые и
злые физиономии, загорелые и бледные лица, наглые и хмурые взгляды.
Некоторым колпак придавал зверский и дикий вид. И мсье де Ла Пэжоди рисовал
себе на этих усталых и грубых телах укусы ветра и мороза, синяки и волдыри,
гной язв, кишение насекомых. Он думал о том, что эта преступная толпа будет
идти вот так, перегон за перегоном, день за днем, по мерзлым и грязным
дорогам, в ветер и в дождь, голодная, избитая, продрогшая, влача тяжелую
цепь, громыхающую звеньями и обручами. А потом те же оковы, что связывают
этих людей, прикрепят их к галерной банке, под тем же кнутом и той же
палкой. Им придется гнуться над веслом, среди пены и брызг, спать на досках,
терпеть морскую качку и солнечный зной, пока какое-нибудь ядро не уложит их,
с рукояткой в кулаке и с прикованной к упорке ногой, или пока, выбившись из
сил, они не подохнут на работе. И когда они умрут, их спустят на дно, и
ничего от них не останется.
Мысль обо всех этих страданиях омрачила настроение мсье де Ла Пэжоди.
Конечно, он знал, что эти каторжники не очень-то почтенные люди. Их партия
представляла всего только сборище убийц и душегубов. Были среди них,
наверное, и дезертиры, и соляные корчемники, и всякие другие преступники, но
несмотря на это мсье де Ла Пэжоди невольно чувствовал к ним смутную жалость.
Человеческое тело создано не для того, чтобы терпеть эти поношения, чтобы
быть терзаемым побоями, снедаемым язвами, пожираемым насекомыми и угнетаемым
цепями, а для того, чтобы вкушать удовольствия пищи, ласку воздуха, блага