"Райнер Мария Рильке. Рассказы о Господе Боге" - читать интересную книгу автора

отличаться от всех остальных, что здесь уже произошли или еще предстоят. Мне
всегда, еще с детства, казалось странным, что люди говорят о смерти не так,
как о других вещах, и это лишь потому, что никто еще не рассказал, что было
с ним потом. Но чем отличается умерший от человека, который отказался от
времени и уединился. чтобы по-настоящему, всерьез подумать о чем-то, что
требует решения и что уже давно его мучит. Среди людей едва ли вспомнишь
даже "Отче наш", тем более - какую-нибудь скрытую связь, и может быть, не
слов, а событий. Для этого нужно куда-то удалиться, в какую-нибудь
недоступную тишину, и возможно, мертвые - это как раз те, что ушли, чтобы
подумать о жизни.
Наступило молчание, которое я прервал следующимисловами:
- Мне вспоминается одна юная девушка. Первые семнадцать дет своей
безмятежной жизни она, можно сказать, только смотрела. Ее глаза были
настолько велики и настолько самостоятельны, что все, что они получали из
мира, они оставляли себе, а жизнь ее юного тела шла независимо от них,
питаясь лишь тихим стуком сердца и шорохом крови. Но вот какое-то слишком
резкое событие разрушило эту двойную, почти неподвижную жизнь; глаза словно
бы прорвались, и мир, что был снаружи, всей своей тяжестью хлынул сквозь них
в темное сердце, и каждый день с такой силой обрушивался в глубокий, словно
колодец, взгляд, что разбивался в тесной груди вдребезги, как стекло. И
девушка стала бледнеть и чахнуть, она постоянно уединялась и молчала, и
наконец сама отыскала ту тишину, в которой ничто уже, по-видимому, не мешает
думать.
- Как она умерла? ~- спросил мой друг несколько хриплым голосом.
- Она утонула. В глубоком, тихом пруду; по его поверхности пошли круги;
они, медленно расширяясь, прошли под белыми кувшинками, так что эти плавучие
цветы беззвучно заволновались.
- Это тоже история? - спросил Эвальд, чтобы тишина после моих слов не
стала слишком сильной.
- Нет, - ответил я, - это чувство.
- А можно ли его передать как-нибудь детям - это чувство?
Я немного подумал:
- Наверно...
- А как?
- С помощью другой истории.
И я начал рассказывать:
- Это было, когда южная Русь сражалась за свободу.
- Простите, - сказал Эвальд, - как это понимать:
может быть, народ хотел избавиться от царя? Это не вяжется с тем, что я
думаю о России, да к тому же противоречит Вашим прежним рассказам. Если так,
то я предпочел бы не слышать Вашей истории. Потому что я люблю
представление, которое я составил себе об этой стране и не хочу, чтобы оно
как-нибудь пострадало. Я улыбнулся и успокоил его:
- Польские паны (мне надо было сказать об этом сразу) владычествовали
на юге Руси и в тех тихих, безлюдных степях, что зовутся Украиной. Это были
жестокие владыки. Их гнет, а также алчность евреев, которые захватили в свои
руки даже ключи от церкви и только за деньги давали их православным, сделали
юношей вокруг Киева и по всему Днепру усталыми и печальными. Сам город Киев,
святое место, в котором Русь впервые поведала о себе золотым сиянием
четырехсот куполов, все больше замыкался в себе и терзал себя бесконечными