"Райнер Мария Рильке. Рассказы о Господе Боге" - читать интересную книгу автора

вернусь, если уж попаду туда и начну петь. - Устинька поняла меня: Что ж.
Бог с тобой. Теперь тут много странников, стало быть, много будет и
милостыни. Бог не оставит нас, Егор. - Так я и ушел. А теперь, отец, поведай
мне все твои песни".
По округе прошел слух, что Егор вернулся и что старый Тимофей снова
поет. Но в ту осень настолько сильный ветер носился по деревне, что никто из
проходивших мимо путников не мог толком дознаться, действительно ли поют в
доме Тимофея или нет. И на стук дверь никогда не отворялась. Оба хотели быть
одни. Егор сидел на краю печи рядом с лежащим отцом и то и дело наклонял ухо
ко рту старика; тот и в самом деле пел. Его старческий голос, сгорбившись и
дрожа, нес Егору все самые лучшие песни, и Егор иногда начинал качать
головой или свисающими с печи ногами совсем так, будто пел уже он сам. Так
шло много дней. Тимофей не переставал находить в своей памяти новые, все
более прекрасные песни; часто он будил сына среди ночи и, слабо взмахивая
морщинистыми, трясущимися руками, пел небольшую песню, потом еще одну и еще
- пока не занималось медлительное бледное утро. Вскоре после самой
прекрасной песни он умер. В последние дни он часто и горько сетовал, что в
нем осталось еще несметное множество песен и что ему уже не хватит времени
спеть их сыну. Он лежал с наморщенным лбом, в напряженном тревожном
раздумье, и его рот дрожал от нетерпенья. Время от времени он садился, с
минуту мерно качал головой, шевелил губами, и наконец начинал звучать
какой-нибудь тихий напев; только теперь он чаще всего пел одни и те же
строфы о Дюке Степановиче - он их особенно любил, и его сыну, чтобы не
разгневать старика, приходилось удивляться и делать вид, будто он слышит их
впервые.
Когда старый Тимофей умер, дом, в котором Егор жил теперь один,
оставался еще некоторое время запертым. Но весной Егор Тимофеевич, у
которого отросла длинная борода, вышел за ворота и стал ходить по деревне и
петь. А позже он пошел и по окрестным деревням, и мужики уже говорили, что
Егор стал никак не менее искусным лирником, чем его отец Тимофей, потому что
он знал множество торжественных и героических былин и все те напевы, которые
никто, хоть казак, хоть мужик, не может услышать и не зарыдать. А еще у него
был такой нежный и печальный тон, какого никто прежде не слышал ни от одного
певца. И этот тон звучал всегда в припеве, совершенно неожиданно и поэтому
был особенно щемящим. Во всяком случае, так мне рассказывали.
- Значит, этому тону он научился не у отца? - сказал немного погодя мой
друг Эвальд.
- Нет, - ответил я, - откуда он пришел к нему, неизвестно.
Когда я уже отошел от окна, больной крикнул мне вдогонку:
- Может быть, он думал о своей жене и ребенке. Между прочим, он так и
не взял их к себе, когда его отец умер?
- Нет, не думаю. Во всяком случае, свою смерть он встретил потом
одиноким.



ПЕСНЬ О ПРАВДЕ
Когда я в следующий раз проходил мимо эвальдова окна, он кивнул мне и
улыбнулся:
- Вы что-то пообещали детям?