"Алексей Разин. Изяслав-Скиталец (Рассказ) [И]" - читать интересную книгу автора

правды не перехитришь. Неужели же всякое завещание исполнять надо? А если
оно не от ума сказано? Если я, например, завещаю, что после моей смерти
внука моего Ростислава на двадцать третий день повесить на осине? Что же?
Ты веревку готовить станешь? Нет, впереди всякого завещания, по-моему,
должна стоять правда. Внуков у Ярослава столько-то, ну и раздели волость
на столько же частей, и — любезное дело: сиди всякий сам по себе, владей с
Богом, ешь, пей, веселись...
— Все это так, — отвечал старый боярин киевского князя Изяслава,
Чудин, до тех пор дремавший и схвативший только последние слова. — Только
об одном забыли, о Русской земле. Есть ли у этой земли враги? Приходят
торки и половцы. Разбирают они, который участок чей? Разоряют они землю
или нет? Надо их бить, отгонять или не надо? И если на пятьсот правнуков
земля разделится, не придется ли им все-таки выбрать одного старшего,
чтобы вести всех на половцев?
— Что ты, что ты, дяденька Чудин! — вскричал пылкий Порей. — Разве я
против старшинства говорю? Старшинство дело святое, против старшинства ни
у кого язык не повернется.
— Ну то-то же! — сказал спокойно и рассудительно Чудин.
— Святое это дело — старшинство, — прибавил Порей. — По-настоящему
Ростислав-то старше Изяслава. По-настоящему вся власть над Русскою землею
была дана Богом князю Ярославу. От него она должна перейти целиком,
нетронутая, либо к старшему сыну, либо всем сыновьям поровну. Я и так
согласен, и так не прочь, как угодно. Старший сын был Владимир; в его
кровь перешла вся отцовская власть над Русскою землею. Он умер, но его
кровь не умерла, потому что у него остался сын Ростислав. Вся дедовская
власть скопилась в крови Ростислава, так что он, выходит, самый старший.
Что? Это не нравится дяденьке Чудину? Изволь, можно повернуть все дело,
только все не по-вашему. Если старшинство — настоящее старшинство —
пустяки, так надо делить всем сыновьям поровну, а долю старшего сына,
Владимира Ярославича, отдать его сыну Ростиславу. И никакими
правдами-неправдами не докажешь, что Ростиславу следовало голодным сидеть.
— Какая досада, погляжу я, — тихо сказал киевский боярин, — что князь
Ярослав тебя не спросил, когда собрался умирать. Вот, дескать, умираю,
боярин! Волость у меня большая, как с ней быть? Рассуди, Христа ради!
— Да, вам, киевским, хорошо так-то говорить! — отвечал Порей. — Вы
тут сидите, местечки свои нагрели; а вот как быть нашему брату, у которого
ни кола, ни двора, а сердце-то яро*, а места-то мало — расходиться негде?
Ну и заботишься, и хлопочешь, хоть иной раз и бьешься как рыба о лед по
пустякам. А делать нечего: хочешь есть калачи, так не сиди на печи. Вот мы
тут и вовсе на печи засиделись, и медведи-то в лесу болят по нас и сохнут.
До вечера по-настоящему надо бы еще парочку зашибить.
_______________
* Здесь: горячее, запальчивое.

— Люблю молодца за обычай! — сказал боярин Чудин, поднимаясь с места.
— Видно, сердце у тебя горячее, да отходчивое!
— Нет, дяденька, не то, — возразил боярин Порей, — а князь Ростислав
меня все дразнит тем, что "скор-тороплив-обувшись-парится". А
матушка-покойница говаривала про меня, что "рожа негожа, а душа пригожа".
А что ты про меня думаешь, так я отсюда вижу, хоть и не говори: "Овсяная