"Лев Разгон. Непридуманное" - читать интересную книгу автора

через двадцать лет эта неизвестность обернулась лживой бумажкой, где все --
и дата, и причина - все было лживо. Кроме одного: умер.
Но какими же мы тогда все были неграмотными, как легко нас было
обмануть, как легко мы поддавались на эту ложь! Из всех ответов, получаемых
в окошке на дворе дома на Кузнецком мосту, самый страшный был, конечно,
ответ: "Справочная Военной коллегии". Эта справочная была совсем неподалеку.
Пройти Лубянскую площадь и сразу в начале Никольской - небольшой кирпичный
дом Военной коллегии Верховного Суда. Кажется, это учреждение и сейчас там.
Вот там, в окошке "Справочной", давали ясный, прямой и всегда
одинаковый ответ: "Десять лет отдаленных лагерей без права переписки".
Других "мер наказания" этот суд не знал. Такой ответ мы получали, справляясь
и о Глебе Ивановиче, и об Иване Михайловиче: такие точно ответы
получали в этом кирпичном доме множество наших знакомых и друзей. И --
удивительно! - мы радовались этому! Ну, хорошо - десять лет - много,
конечно, но это же все условно, сколько будет перемен, все еще может
обойтись, во всем еще разберутся... А что без права переписки - ну, это
понятно: собрали в одном месте всех старых большевиков, всех бывших
наркомов, чекистов - пока, до поры до времени, им не разрешают писать.
Потом разрешат! И в длинные вечера в нашем последнем доме в Гранатном
переулке мы бесконечно обсуждали, где могут находиться эти лагеря, какие там
условия жизни - черт знает, что мы только не говорили!
И успокаивали себя этими предположениями и даже занимались старым
интеллигентским гаданием: наугад раскрывали том Блока и загадывали порядок
строки: в этой строке давалось темное толкование нашим надеждам. И только
раз вздрогнули от холода, когда Оксана раскрыла Блока на многажды
открываемом месте, прочитала: "И только высоко, у царских врат, причастный
тайнам,-- плакал ребенок о том, что никто не придет назад".
Только много лет спустя я понял, что Оксана была убеждена в этом --
никто не придет назад. Как не пришла она сама.
А ведь о том, что случилось, о том, что не придут они назад, можно было
догадаться и по разным другим приметам, признакам. В какой-то своей
очередной речуге о врагах народа Сталин требовал ужесточить расправу над
ними и выразил недоумение, почему не применяется такая мера, как
конфискация.
Вышинский все сделал. Все приговоры о расстреле дополнялись строчкой:
"С конфискацией всего имущества".
Тогда, осенью и зимой тридцать седьмого года, по всей Москве открылось
множество странных магазинов. Странных потому, что даже вывески на них
"Распродажа случайных вещей" были написаны на полотне, наспех. Эти магазины
появлялись на местах книжных, канцелярских, промтоварных магазинов. Они были
заполнены старой мебелью, потертыми коврами, подержанной или даже новой
одеждой, разрозненными сервизами, предметами антиквариата, картинами...
Это были остатки того, что было забрано, просто награблено
энкаведэшниками. Некоторые из них получали готовые квартиры со всем,
что в них было: мебелью, книгами, бельем, одеждой, всем, включая зубные
щетки и засохшие куски мыла в умывальнике. А другие, на каких-то базах, куда
свозили все это добро, выбирали себе по вкусу. И, конечно, по чинам. Которые
повыше, снимали сливки - картины, дорогие ковры, антиквариат, книги в
красивых переплетах... Которые чином поменьше, удовлетворялись не баккара, а
простым хрусталем; не саксонским фарфором, а морозовским; они больше