"Е.Б.Рашковский, А.Я.Гуревич и другие. Человек в истории: Личность и общество " - читать интересную книгу автора

понимает и "личность", и "индивидуальность" в качестве равно
внепсихологических, объектных (хотя и несходных) определений индивида - по
степени "вычлененности из коллектива". Вычлененность делают возможной
частная собственность, частное право, демократия и т. п.
2.4. А вот как выстраивает оппозицию Д. В. Панченко. "Внешний
человек" -это "индивидуальность": то ли данное природой (ср. у В. И.
Павлова), то ли вообще всякое отличие одного человека от
2.2. другого и связанное с этим особое "поведение и умение" (т. е. как
раз то, что Васильев называет выдающейся или на худой конец обычной
"личностью"). Следует пример со смелым и любознательным меланезийцем
Фанокко, который привлек внимание экспедиции Кука. "Личность" же, по
Панченко, всегда нечто не только необыкновенное, но и самое благородное,
прекрасное. Это способность не только к действию, но и к поступку. Это
индивид, избирающий по внутреннему убеждению "путь наибольшего
сопротивления". Особенно хорошо и ценно в глазах автора, если
сознательность такого выбора не рассудочна, не "концептуализована", словом,
не чересчур сознательна. . . И поскольку одной индивидуальности уже вполне
достаточно, как мы могли убедиться, следя за Фанокко, чтобы индивид мог
быть сочтен нетривиальным, ярким, то остается лишь одно: приберечь для
понятия личности высокоположительную моральную основу. Что Панченко и
делает (отчасти подобно Е. Б. Рашковскому, которого возмущает сама мысль,
будто категория личности применима и к злодею, тирану,
"индивиду-чудовищу"). Таким образом, один из двух парных терминов помещен
исключительно в ценностную плоскость; другой же целиком закреплен в виде
ценностно-нейтральной данности. В этом самом широком плане Панченко
сходится с Кнабе, Шкуратовым, Павловым, может быть, Гаспаровым (но не
Васильевым?), хотя значения терминов легко обмениваются на обратные.
2.5. В терминах С. С. Неретиной, также видящей в "личности" некое
более высокое качество "индивидуальности", разобраться трудней. Автор, как
мне представляется, желал бы следовать одновременно' за Н. А. Бердяевым и
В. С. Библером, что, естественно, может вызвать вопросы. При этом
определения обоих понятий вплетены в ткань рассуждений о культуре-
постановка вопроса, для меня в принципе наиболее близкая. Хотя я предпочел
бы по возможности распустить эту ткань, отделив одну от другой две нити:
библеровскую и бердяевскую.

Тем самым мы перейдем к проблематике культурологического понимания
личности.
По примирительной разметке Е. Б. Рашковского, понятие личности
применяется в трех значениях. Чаще всего социологически: как "идеальная
типизация индивидов в той или иной социально-исторической плоскости". "И
нет в том никакого греха. . ." Но далее - "при более рефлексивном и. . .
ценностном подходе" - понятие "двоится": или подразумевается тоже идеальный
тип, однако уже в культурно-историческом плане ("можно говорить о...
средневековой японской рыцарской личности" и т. п.), или это "сознательное
самостоянье, самообоснование" индивида. Последнее и есть собственно
культурологический подход.
3.1. Хотелось бы сказать по поводу концепции В. С. Библера несколько
слов на собственный лад. Затрону лишь те ее основания, которые мне,
"бахтинцу", наиболее важны и дороги2. Нижеследующие замечания не претендуют