"Е.Б.Рашковский, А.Я.Гуревич и другие. Человек в истории: Личность и общество " - читать интересную книгу автора

пространство, в котором единица имеет место, а индивид - семиотическое
существование) признается социумом актуальным, то единичное в этой системе
представлений становится производным от него - прерывистостью пространства
(Единого), точкой, возникшей в силу иллюзий или помраченного сознания в
Едином. То есть, если существует абсолютное сознание, сознание Будды,
единое сознание и т. д., то сознание феноменальное (или индивидуальное)
признается несуществующим, а отдельная личность - несубстанциональной.
Итак, созидание себя в этой системе понятий и ценностей - это очищение
изначальной природы, умаление индивидуальных особенностей и т. д. Это
"забытье" даосов, "растворение в сознании Будды" буддистов, "преодоление
себя", "взаимность или подобие сердца" конфуцианцев. Это вполне актуально и
для современных японцев. У них отрицание своего "я" связано с понятием
"авасэ" (стремление приспособиться к собеседнику). "Именно "авасэру"
(приноровиться, приспособиться), - писал японский культуролог Аида Юдзи, -
и представляет собой не что иное, как особенность японской культуры. Если
только человек обладает способностью авасэру, то все проблемы решены" 3.
В реальности приобщение нефилософствующих носителей традиции к
коллективному сознанию происходило сугубо конкретно - как приобщение к
групповому сознанию данной общности. На разных уровнях этой общностью могла
быть семья, деревня, самурайский род, клан и т. д. Человек в традиционной
Японии или Китае был не сам по себе, как самоценная и независимая личность
(никак не обойтись без этого слова), но прежде всего рассматривался по
своей принадлежности к группе. Недаром в традиционном написании имени
фамилия указывалась первой, а потом уже данное собственное имя. Впрочем, и
собственное имя не было раз и навсегда данным. На протяжении жизни оно
могло меняться несколько раз - от детского до посмертного. У художников и
мастеров разных искусств творческих имен могло быть около десятка и больше.
Столь же незакрепленным было и местоимение "я". Существовало несколько
нейтральных, фамильярных, пренебрежительных, применяемых только мужчинами
или только женщинами местоимений первого лица, а кроме того, столь же
сложным было именование собеседника или третьего лица. Слова менялись в
зависимости от социального контекста и характера коммуникации, обозначая
этим переменчивость, подвижность и не саморавность индивида, который в
каждом конкретном случае был другим - приноравливался, приспосабливался,
преодолевал себя, - чтобы в итоге "совместно блистать природой Будды", но
никак не собственной исключительностью.
Отсутствие личностного начала (или, по крайней мере, неодобрение его
культурой) наглядно проявляется и в том, что портретный жанр получил на
Дальнем Востоке неизмеримо меньшее развитие, нежели пейзаж. Черты
портретируемых не индивидуализированы, сведены к набору инвариантов. Налицо
канонические позы и одеяния, по которым можно определить общественный
статус, но лица, собственно, нет.
То же самое относится и к словесным портретам, что хорошо видно в
литературных текстах разных жанров. Например, в японской дневниковой и
повествовательной прозе подробно описываются наряды персонажей и, как
правило, каждый раз упоминаются их чины, но характерности, своеобразия
практически нет. В жанре жизнеописаний подробно перечисляются предки героя,
его последовательные титулы и должности, но в принципе не упоминаются его
поступки, отмечающие его как самостоятельного деятеля, творчески
исправляющего обязанности. Биограф видел свою задачу в том, чтобы по