"Е.Б.Рашковский, А.Я.Гуревич и другие. Человек в истории: Личность и общество " - читать интересную книгу автора

непонимание характера архаического, неписьменного авторства (отсюда вопросы:
был ли первобытный человек личностью, почему он такой несобранный,
ситуативный, необозначенный и т. д.).
Не стоит удивляться тому, что безликая массовидность начинает
индивидуализироваться в глазах исследователя. Наверное, не только потому,
что личность-индивидуальность теоретически определена как момент порождения
исторического свидетельства. Исследователь имеет потребность создавать себе
культурных собеседников, иначе он не историк культуры, а ее материаловед.
Индивидуальность обязательно всплывет, когда мы тронемся от культурной
физикохимии к смыслам культуры. Наше массовое научное сознание, кажется, уже
тронулось. Коллективный диалог с прошлым начался. Но надо, как пишут
Стругацкие, не позабыть вернуться назад. Иначе говоря, научное сознание
должно знать эпистемологический круг, в котором оно вращается. Е. С. Штейнер

О ЛИЧНОСТИ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО В
ЯПОНИИ И КИТАЕ,
ХОТЯ, СТРОГО ГОВОРЯ, В ЯПОНИИ И КИТАЕ
ЛИЧНОСТИ НЕ БЫЛО

Предпослав нижеследующим кратким заметкам пространный и программный
заголовок, считаю нелишним все же оговорить, что термин "личность"
представляется мне вполне условным, не имеющим строгой категориальной
чистоты и потому в отдельных контекстах допустимым к употреблению
применительно к японцам и китайцам ( "этот полководец был сильной
личностью, он умел достойно проигрывать" и т. п.). Кроме того, весьма
условны "Япония" и "Китай" как таковые. Они не тождественны друг другу и
даже не саморавны в различные периоды своей истории. Поэтому наш предмет
рассмотрения ("личность") и объект рассмотрения (Китай и Япония) суть не
более как некие абстракции ряда конкретных главных признаков - того, как
рассматривался феномен человека в дальневосточной традиции. Равно весомое
значение здесь имеют такие ее составляющие, как религиозно-философская
рефлексия, языковой строй, художественное творчество и
социально-психологические установки, проявляющиеся в межличностном общении
и правилах поведения. В результате учета всех этих слагаемых складывается
такое представление о феномене человека в той или иной традиции, которое
невозможно уподобить представлениям о человеке другой традиции (будь то
модель нормативного описания или реально существовавшего человека). При
этом было бы странным не замечать наличия неких (иногда многих) единых и
сходных черт в "личностях" из разных традиций, но здесь, как я полагаю,
речь может идти о сходстве индивидуальных черт, зависящих в большей степени
от врожденных, нежели приобретенных, черт характера - решительности,
трусости, стремления к лидерству, материальному успеху и т. д. То же, что
все-таки ближе к "личности", т. е. проблема самоидентификации человека в
мире и степень его автономности от социума, определяется строго культурными
причинами. При этом дистанция между соблазнительно сходными явлениями
оказывается неизмеримой - от copula mundi ренессансного художника, к
примеру, до муга ("не-я") его японского коллеги и современника.
Что же позволяет говорить об отсутствии на Дальнем Востоке личности,
сопоставимой с новоевропейской и даже со средневековой христианской или
античной? Прежде всего это наиболее очевидные прямые текстуальные