"Лана Райберг. Лестница в небо или Записки провинциалки " - читать интересную книгу автора

шуметь, то есть смотреть телевизор или слушать музыку, запрещается даже в
гостиной - огромном зале, заставленном белыми кожаными диванами, стеклянными
столиками, деревянными и металлическими скульптурами, вазами с цветами.
Короче, места для меня нигде нет. Черной мышкой по дому снует Мария,
вооруженная тряпкой и пылесосом. Мне неудобно перед ней за свою праздность.
Мария, вышколенно обнажив в улыбке розовые десны, молча протягивает стопку
моей выстиранной и отутюженной одежды. Я благодарю ее и скрываюсь в душной
каморке, где можно лежать на кровати и слушать гудение вентилятора.
О том, чтобы выйти погулять за пределы дома и сада, не может быть и
речи. На многие километры тянутся резиденции за высокими оградами,
разделенные проезжей частью. Привычного и родного тротуара, по которому
могут слоняться беззаботные пешеходы, попросту нет. Как-то я попыталась
освоить окружающий мир, и пришлось пробираться, как партизану, почти
прижимаясь плечом к бетонным стенам, чтобы не угодить под резво проносящиеся
машины. На ноги сыпалась с верхушек деревьев всякая живность, цеплялись за
одежду колючки, и ничего не было видно впереди, кроме бесконечных заборов и
дороги. Пришлось повернуть назад.
За благополучным районом Кокосовой рощи начиналась территория
малоимущего чернокожего населения. Даже на машине никто не чувствует себя
там в безопасности. Дэвид всегда врубал высшую скорость и побыстрее пытался
проскочить эти грязные и опасные пустыри, заставленные картонными лачугами,
где за просто так можно было напороться на пулю - известная классовая
ненависть бедного к богатому.
Я безумно скучала по своему городу, маленькому и провинциальному, в
котором тоска душила меня и который я так отчаянно мечтала покинуть. Я
вспоминала свою подругу Леру, которая всегда была для меня символом покоя,
уюта и устойчивости. Мы учились в одной группе, и по приятному совпадению
она жила с мамой в доме прямо напротив общежития. Лера спасала всегда, с тех
сумасшедших студенческих лет. Сейчас ей тридцать лет, но она та же девчонка,
и также, как и двенадцать лет назад, теплом бъет из гостеприимно открытой
двери. И не меняющаяся с годами Лерка в дверном проеме. А я, как всегда,
голодна и, как всегда, у меня куча проблем. И Лера, как всегда, кормит
чем-нибудь вкусненьким и внимательно выслушивает. Двенадцать лет прошло со
студенческой поры, а мы все те же. И все та же погоня за недосягаемым
счастьем, и все то же ожидание. Нам казалось с Леркой, что мы знаем, какое
оно, счастье, а когда оно обозначивалось в наших руках, то оно было не
совсем таким, как ожидалось, или оказывалось, что нам нужно было совсем
другое.
И сказав наболевшее, и съев все предложенное, я убегала, забыв спросить
у Лерки, как она... Ведь у нее так тепло, и она всегда такая спокойная.
Я выбегала, надевая на ходу варежки и пряча нос в шарф. Бежали улицы,
грустные такие улицы, воспетые Шагалом и поющие в моей душе. Задорск
странный, ранее не любимый. Тебе теперь моя песнь. Я удивляюсь Шагалу - ну,
что тебе в этих улочках? Ну, что в тебе бъется эта вечная тоска, в тебе,
жителе Франции, веселой и нарядной? Очевидно, тоска более привораживает, чем
веселье. Неужели и в другом городе может быть такое тягучее желтое небо, в
котором заблудились стаи птиц. Неужели и в другом городе могут быть такие
странные обрывы в никуда. И такие горбатые улочки, по которым прогуливались
барышни и пролетала в карете молодая веселая губернаторша.
Все забыто, растоптано и утрачено.