"Богомил Райнов. Дорога в Санта-Крус" - читать интересную книгу автора

уже не станет, и ночи одиночества в старой двуспальной кровати и нелегкий
крест слишком звучного для нее имени, по поводу которого за ее спиной будут
раздаваться насмешки: "наша косоглазая Камелия", "наша дурнушка Камелия".
Она, как все недоедающие дети, была маленького росточка и здесь, на
улице, казалась еще меньше. Наблюдая, как она шагает вдоль серых,
обшарпанных домов, прижимаясь почти вплотную к стенке, чтобы не мешать
прохожим, я чувствовал, что к горлу подступает комок, что я готов заплакать.
Тогда я иногда еще плакал. С возрастом человек грубеет или старается
огрубеть, чтобы меньше плакать. Ему кажется, что, чем меньше он плачет, тем
легче жить.
Впечатления о домах, в которых я бывал по долгу службы, были живыми, но
поверхностными, как моментальные снимки уличного фотографа. Обстановка и
люди представали предо мной всего на один миг, не раскрывая того, что было,
и не подсказывая, что будет. Я заходил в дом и видел, например, что в кухне
обедают какой-то усталый мужчина и какая-то бледная девушка, только и всего.
Из служебной справки узнавал, что мужчина - вдовец, а девушка - его дочь, ей
девятнадцать лет, не замужняя, только и всего. Я замечал, что у обоих
одинаково синие и одинаково грустные глаза, только и всего.
Но в квартале все или почти все было известно, и не нужно было быть
Шерлоком Холмсом, чтобы узнать подробности, которые незаметны на
моментальном снимке. Достаточно было прислушаться к разговорам в кафе
Македонца, или к сплетням в парикмахерской, или к болтовне нашего слуги,
чтобы получить массу сведений. Самым обильным источником информации был
сапожник, мастерская которого находилась в конце нашего пассажа. Благодаря
своим широким связям - сексуальным и чисто деловым - с домработницами, он,
безусловно, оказывался в курсе всех семейных драм. И верный правилу "светоч
знания должен светить всем", охотно делился с нами, молодыми, не только
сведениями, но и рассуждениями по поводу каждого происшествия.
Раньше все это меня не интересовало, и я жил в квартале как
посторонний. Выходил из дому и шел в "Средец", где играли в карты или
обсуждались вопросы политики и литературы. Возвращался домой, где меня
ожидали незаконченные и неопубликованные рукописи. Иногда заходил в
квартальные центры информации, но со строго определенной целью. В кафе
Македонца, например, - бесплатно читал газеты, в парикмахерской - стригся,
когда волосы становились безобразно длинными, а к сапожнику ходил, чтобы он
меня подковал. В те трудные времена карточной системы на каблуки и подметки,
чтобы они дольше не снашивались, мы набивали подковки. При ходьбе они громко
цокали, зато поступь казалась более мужественной. Приятно слышать, как
отпечатывается каждый твой шаг. Это создавало иллюзию, будто шагаешь по
жизни смело и уверенно.
Но к сплетням я никогда не прислушивался. Стал прислушиваться только
сейчас, вероятно, потому, что знал моих героев по имени, и эти герои, каждый
по-своему, озадачивали меня - человек с сонным лицом и загадочной "свободной
профессией"; Камелия, которая на вопрос "где твои родители?" только и смогла
ответить: "Нет их"; усталый мужчина и бледная девушка, хлебавшие говяжий суп
в унылой атмосфере кухни, настолько унылой, что охватывал ужас при одной
только мысли, что такая атмосфера не на один вечер, а на всю жизнь.
Его жена скончалась в прошлом году, совсем некстати. Есть люди, которые
умирают некстати, потому что они являются мотором семейного механизма, хотя
близкие понимают это лишь тогда, когда их уже нет в живых. "Он был