"Богомил Райнов. Дорога в Санта-Крус" - читать интересную книгу автора

под окном чердака. И для него, и для меня встреча была неожиданностью, о чем
свидетельствовали наши возгласы. Потом каждый занялся своим делом: я стал
доставать списки и карточки, еврей - обедать.
- Это хорошо, что раздают карточки, - заметил он, расписываясь в
ведомости. - Плохо, если начнут раздавать желтые звезды.
- До звезд дело не дойдет, - успокоил я его.
- Дойдет, дойдет.
- Ты, Аврам, страшный пессимист.
- Еврей всегда пессимист. На это у него есть причины.
Он пригласил разделить с ним обед. Чтобы не обидеть его, я согласился.
- Один живешь?
Он жил один. Жена умерла, а дочь с мужем уехала куда-то в провинцию. Я
слушал его и думал, что он ест, как мой отец. Жует медленно и долго, так
долго, что мне становится не по себе. Адамово яблоко движется вверх-вниз на
его худой птичьей шее. Ест, как мой отец, с той лишь разницей, что на столе
у него - какая-то еврейская колбаса.
Чердак был такой же жалкий, как и магазинчик. На стене висела старая
одежда, на полу стоял сундук, в котором, очевидно, держали белье, в углу -
железная кровать, покрытая коричневым одеялом, две табуретки, уже упомянутый
стол - вот и все. Охватившее меня тягостное чувство объяснялось не этой
внешней бедностью. Несколько дней назад, впервые побывав у молодого Марка
Бехара, я увидел, что он живет в такой же нищете. Помню, как он радовался,
купив простой деревянный стол, обычный кухонный стол, ибо до этого вынужден
был рисовать на сундуке. Там, у Марка, были рисунки, было искусство, была
цель и надежда, все остальное не имело значения. А здесь - серое
существование без смысла и тепла, механическое, безрадостное движение
вперед-назад, вперед-назад между чердаком-жилищем и магазином-коридором. И
этот чердак, и тот коридор вели в никуда, а небосвод над головой был
безнадежно черен и пуст, и взойти на нем могла только страшная желтая
звезда.
Когда через несколько лет я увидел на его потертом пиджаке позорный
знак - позорный не для тех, кто его носил, а для тех, кто заставил евреев
носить его, - Аврам даже не напомнил мне о своем предсказании. Он только
покачал головой, будто хотел сказать: "Пессимист? А как же иначе? На это
есть причины".
Я вспоминаю еще одну мансарду, нанимателя, а точнее нанимательницу,
которой я никогда не видел.
Мне всегда открывала дверь худенькая девочка, лет девяти. У нее были
большие черные глаза и бледное лицо.
- Кто-нибудь из взрослых дома? - спросил я, когда пришел в первый раз.
- Мамы и папы нет.
- Они на работе?
- Их нет, - повторила девочка, разводя руками, словно приглашая меня
самому убедиться в их отсутствии.
Позднее я узнал, что никогда не застану их дома. Мать девочки умерла
вскоре после родов, а отец уехал искать счастья в Канаду, да так и не
вернулся. Может, его пугала перспектива остаться одному с грудным ребенком
на руках, а может, поехал зарабатывать деньги именно для этого ребенка. Как
бы то ни было, но больше его никто не видел.
- Ты одна дома? - спросил я.