"Богомил Райнов. Странное это ремесло" - читать интересную книгу автора

рождался в результате обстоятельного изучения и долгих размышлений, и
вообще, как Старик сам говорил, он работал над одним, чтобы отдохнуть от
другого, ибо он отдыхал от работы за работой же и просиживал за письменным
столом по шестнадцать часов в сутки.
Быть может, любовь к работе - самое ценное, что я унаследовал от него,
но только это пришло не сразу, а постепенно, в мучительном единоборстве с
ленью. Даже теперь, столько лет спустя, когда мне говорят, что я много
работаю, я с недоумением спрашиваю себя, действительно ли я так уж много
работаю, потому что знаю - каждый раз, когда я к чему-нибудь приступаю, мне
требуется дьявольское упорство, чтобы победить лень, во всяком случае до той
минуты, пока работа не поглотит меня настолько, что я при всем желании не
могу от нее оторваться.
Когда я начал писать стихи - примерно в середине гимназического курса -
это было для меня лишь одним из множества занятий. И когда пять лет спустя у
меня вышла первая книжечка стихов - это тоже было реализацией лишь одного из
многих моих проектов. И если бы кто-нибудь спросил меня тогда, что я считаю
своей основной специальностью, я, наверно, основательно бы задумался, прежде
чем ответить: писатель.
В сущности, я почувствовал себя писателем только после Девятого
сентября 1944 года, причем это во многом заслуга нашего привратника.
У нас на двери не было таблички, и привратник сказал однажды, что у
него из-за этого куча неприятностей, то и дело приходят люди и спрашивают,
кто занимает квартиру, не пустует ли она случайно и прочее. После чего сам
предложил заказать для меня табличку у знакомого мастера.
Неделей позже возвращаюсь домой, привратник встречает меня в подъезде,
на лице интригующее выражение человека, который собирается вас чем-то
удивить,
провожает меня на второй этаж и победоносным жестом указывает на дверь
моей квартиры. С ужасом увидел я выведенную пятисантиметровыми буквами свою


125

фамилию, а ниже - ко многому обязывающее добавление: писатель.
Первым моим побуждением было немедленно сорвать табличку, но физиономия
привратника выражала такую неподдельную радость, что я удержался. А потом
привык, перестал обращать на табличку внимание, так что она и по сей день
привинчена к моей двери - самодовольные буквы в пять сантиметров каждая и не
менее самодовольная декларация: писатель.
Как я не раз слышал и читал, настоящий писатель - лишь тот, кто пишет
потому, что не может не писать, ибо это сильнее его; если он умолчит о
том, что
распирает его грудь, то задохнется или лопнет.
Наверно, у настоящего писателя это именно так, но признаюсь, что у
меня - как это ни унизительно - дело обстоит иначе. Я отчетливо понимаю, что
мог бы и не писать. Еще отчетливей понимаю я, что удержал в себе или упустил
многое такое, о чем был готов написать. И все так же отчетливо понимаю, что
множество вещей написал, не ощущая внутренней необходимости написать их.
Разумеется, сейчас, настукав на машинке тысячи страниц, мне уже трудно
себе представить, что я мог бы стать не писателем, а кем-то еще,- точно так