"Богомил Райнов. Странное это ремесло" - читать интересную книгу автора

же, как бухгалтер, который изо дня в день манипулирует цифрами, не способен
вообразить, что мог бы заниматься чем-то, кроме цифр. Но, оборачиваясь назад
и даже озирая день нынешний, я вижу, что вопрос с так называемым призванием
обстоит немного сложнее. В сущности, я мог преспокойно жить на свете и не
подходя к пишущей машинке. Мог бы, хотя и не без сожалений, использовать эту
машинку для чего-либо более полезного, например, для составления важных
документов: "Проведенная нами проверка показывает, что означенное лицо..." А
мог бы и вообще не привыкать к пишущей машинке - той, самой первой,
портативной машинке "Ундервуд", одолженной у Старика, который сам так и не
сумел к ней привыкнуть, потому что многие десятилетия писал обыкновенной
ручкой и фиолетовыми чернилами.
Единственное, чего я, пожалуй, не смог бы,- это перестать вглядываться,
рассуждать и фантазировать и, если угодно, опять-таки писать, но в уме. Но
тот, кто


126

пишет "в уме", еще не писатель. Каждому из нас известны такие "мысленно
сочиняющие", которые никогда не были и никогда не станут писателями.
На первый взгляд кажется: нет ничего легче, чем - мысленно что-то
сочинив - сесть и настукать это на машинке. На первый взгляд - чисто
техническая подробность. Увы, легкость эта мнимая. Достаточно один раз
попробовать, чтобы убедиться в этом. Мнимая - даже не в самых высоких
искусствах, например, в столь чтимом французами искусстве - кулинарии. Дайте
невежде кусок свежайшей телятины, наилучшего масла, все необходимые специи,
и он вам состряпает из этих чудесных продуктов такое варево, что вы и в рот
его не возьмете.
Мы считаем сочинительство несложным делом потому, что берем в расчет
только готовые страницы, а не те, что идут в корзину. Впрочем, и готовые
страницы, которые мы в расчет принимаем, зачастую тоже годятся лишь для
корзины. Так или иначе, сам не знаю каким образом, я сел за пишущую машинку
и терпеливо высидел за ней долгий период ученичества. Но, честно говоря, я
вполне мог бы не проявлять терпения и даже вовсе не садиться за машинку. И
вообще я не возьмусь утверждать, будто без занятия литературой жизнь была бы
для меня невозможна. Еще как возможна - даже, вероятно, прошла бы куда
спокойнее.
Не так уж приятно признаваться в этом даже самому себе, ведь и ребенку
известно - настоящий писатель лишь тот, кто пишет потому, что не может не
писать, не поделиться тем, что распирает его сердце. Допускаю, что такие
люди, которым само Провидение предназначило быть творцами, действительно
существуют на свете. Но мне известно, что многие, которым это предопределено
роком не столь уж категорически, кокетливо лгут, будто писать для них
необходимей, чем дышать. И горечь от сознания, что я не принадлежу к первому
типу людей, в какой-то мере компенсируется утешительной мыслью, что я не
принадлежу и ко второму.
Сдается мне, что даже бесспорно наделенные писательским талантом люди
не обязательно становятся писателями - вопреки этой пресловутой жажде
поделиться тем, что ты носишь в себе, стремлению сбросить с себя ношу,
накопленную работой твоей мысли и фантазии. Потому что эта жажда может быть