"Феликс Рахлин. Записки без названия" - читать интересную книгу автора

или вреден этот факт пролетариату, а в первозданном, самом прямом: я
честен - значит принимаю истину в ее подлинном виде, нравится она мне или
нет. Правое дело не может быть основано на лжи, ложь не может служить
фундаментом истории как науки.
Нынче как раз много попыток вытравить память из человека. Желание
противостать такому подходу породило новую, только что мною прочтенную книгу
Айтматова с ее легендой о манкурте - человеке, у которого отнята память.
Может быть, мне удастся спасти хотя бы одного читателя от жалкой участи
манкурта... Знать бы, что это случится - я бы считал свое время потраченным
не зря.
Харьков, 1972 - 1981 гг.

Часть I. ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Глава 1. _Первые гадости

"Вождь ленинградских рабочих"
В Тайцах, под Ленинградом, мне гадала цыганка.
Ехали мимо нашей дачи их шатры на колесах, я стоял у калитки.
Цыганка выскочила на ходу из шатра, подошла ко мне, взяла за руку,
стала водить мне по ладошке большим грязным пальцем, что-то приговаривая.
Потом сказала:
- Принеси денежку!
Я убежал, забился под деревянную лестницу двухэтажного дома, в котором
мы жили, сидел там долго-долго: ждал, чтобы ушла.
Там же было однажды ночью:
... иду с няней Марусей смотреть пожар. Под ногами - доски деревянного
тротуара, над головой - светлое-светлое небо, не от пожара светлое, а от
белой ночи. И светлота вокруг - ночная, северная, бледно-молочная. Навстречу
люди идут, говорят:
- Возвращайтесь: уже потушили!

В Тайцах было мне чуть больше трех лет. Но я помню себя - разумеется,
отрывочно, - с еще более раннего возраста. За год до этого была дача в
Петергофе. К тому времени относится первый запомнившийся страшный сон: стою,
прижавшись к стене темного коридора, а по нему мимо меня пробегают огромные,
со мною в один рост, рогатые козы. Главное мне, чтоб они меня не заметили!
Но отчего я так уверен, что этот сон приснился мне именно в Петергофе?
Не знаю. Только, действительно, уверен в том и сейчас. Уже выросши,
рассказал матери, и она припомнила, что в Петергофе я страшно боялся коз.
В то время там бывало много иностранцев. Мама из патриотических
соображений выводила меня на аллеи знаменитого парка. Был я упитанный,
румяный, щекастый, и мама, которой, подобно Карлу Марксу, было присуще
единство цели, хотела продемонстрировать мировой буржуазии, каких славных
карапузов растит молодая советская власть.
Сейчас страшно подумать, что было это в голодном 1933 году. Между тем,
упитанность и румянец объяснялись просто: я рос в семье, по тем временам,
архиблагополучной: отец преподавал политэкономию в военной академии и по
чину приближался к теперешнему полковнику; мать же была "культпропом" на
заводе "Большевик" - бывшем Обуховском, секретарем партячейки на швейной