"Феликс Рахлин. Записки без названия" - читать интересную книгу автора

фабрике и еще кем-то в этом же роде.
Вскоре после моего рождения родители получили трехкомнатную
кооперативную квартиру, Роскоши, правда, не было ни малейшей, быт, мебель,
предметы обихода - все было просто до примитива. Жили, однако, и сытно, и
удобно вполне.
Мы жили напротив катушечной фабрики за Невской заставой, на отдаленной
от центра заводской окраине. Сейчас это проспект Обуховской обороны. А в то
время улица называлась "проспектом села Смоленского". От такого названия
веет петровскими временами, но сама улица - совершенно городская и на село
ничем не похожа.
В 1953-м, уже взрослым парнем, приехал я в Ленинград. Жил у родни возле
нарвских ворот. Расспросив, как проехать, долго трясся в трамвае, глядя на
незнакомые места вполне равнодушно, как вдруг... стал узнавать: пакгаузы
вдоль Невы, которую в детстве называл "море-река", переулок возле рынка, сад
имени Бабушкина (когда-то там стоял настоящий самолет в память о разбившемся
пилоте)...
Вот и катушечная фабрика. Я вышел из вагона, узнал наш дом, вошел во
двор, посмотрел на окна нашей квартиры, вздохнул, взгрустнул и направился
в... очаг, как называли когда-то в Ленинграде (и, по-моему, больше нигде!)
детский сад.
Но дороги туда уже не нашел.
Из ленинградских воспоминаний.
По утрам, проснувшись, пою "По долинам и по взгорьям" Потом кричу:
- Маруся, одеваться!
Приходит домработница Маруся Ма'нышева, надевает на меня лифчик с
чулочками, штаны, рубашку, зашнуровывает ботинки - и я бегу в соседнюю
комнату, где папа с мамой лежат на большой деревянной кровати, спинки
которой, украшенные круглыми точеными набалдашниками, окрашены под слоновую
кость. Мама курит в постели. Папа тоже не спит, но, заметив меня, прикрывает
глаза. Это у нас такая игра: я командую "раз-два-три", а он должен вскочить
с постели.
Но порой отец начинает дурачиться: вскакивает на счет "два" или,
наоборот, продолжает "спать" даже после команды. Притворяюсь рассерженным, и
мы оба смеемся.
Отец для меня существо высшее. Он такой огромный, сильный, стройный.
Притом - военный, ходит в красивой командирской форме, в гимнастерке,
перехваченной ремнем с портупеей. У него в блестящей кожаной кобуре есть
наган. У него на петличках по две малиновые "шпалы" (потом станет больше: по
три в каждой петлице - это будет накзываться "полковой комиссар"). Вижу его
редко, а еще реже он со мной играет. Чаще всего, когда он дома, то сидит за
столом и, заглядывая то в одну, то в другую, то в третью книгу, что-то пишет
быстро-быстро, макая ручку со стальным пером в чернильницу и оставляя на
бумаге кружочки и черточки с петельками. Мне тоже иногда дают ручку,. и я
тоже вывожу "такие же" каляки-=маляки и петельки.
Иногда мне позволяется тихо-тихо стоять и смотреть, но чаще в кабинет
заходить в такие часы запрещено и шуметь тоже не разрешается: "папа
работает".
В годы моего ленинградского детства вышел в свет двухтомный учебник
политической экономии, где в первом томе, посвященном политэкономии
капитализма, есть написанная отцом глава о марксовой теории прибавочной