"Феликс Рахлин. Грудь четвертого человека " - читать интересную книгу автора

известному мне, недавнему беженцу, маршруту: Поворино.
Воронеж, Лиски, Сызрань, Саратов... "Резерв Главного Командования
помещался уж слишком далеко от "треугольника", очерченного майором
Охапкиным или фантазией Додика... Пересекли Волгу, приблизились к
Уралу... /"А за Уралом - Зауралье, а там своя, иная даль" (/А./
/Твардовский/)/. Великая русская литература! "/Мелькают версты, все
отстает и остается позади//..." / Это - Гоголь. Ну, ладно, он -
"хохол", славянин, русский писатель, в его устах так естественны эти
слова: "/Русь! Русь! Вижу тебя, из моего //чудного, прекрасного далека вижу:
бедно, разбросанно и неприютно в тебе.../" Но отчего же мне, презренному там
жиду, сбежавшему от угрозы погромов, от тамошних нелепиц, неурядиц и
неустройств, - отчего мне так внятны и дороги эти его слова? Отчего они так
пронзают сердце? "/Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя
тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня?/"
Только что, мучительница моя, проехал через тебя вширь, поперек: побывал у
отца
- в вороватой Воркуте, у матери - в мордовском, мордующем
Дубравлаге, - и вот теперь мчусь вдоль - по долгой твоей, на полмира
протянувшейся, длины, в пока еще знакомые, а дальше - неведомые,
таинственные глубины твоей Азии... Здесь, сейчас, на Ближнем Востоке
вспоминаю тот путь на Восток иной, родной, Дальний и, вопреки всему, близкий
сердцу - и снова по-молодому волнуюсь. "/Русь! чего же ты хочешь от меня?
Какая непостижимая связь таится между нами?//" /
Нет, не родился, так и не появился на свет богатырь, вымечтанный
зябким, долгоносым и гениальным украинским карликом, но мне, о родина моя
бедная, ты от того не менее дорога... Снова в старческой моей мечте /"быстро
лечу я по рельсам чугунным/" вслед за гениями твоими, снова вижу тебя,
словно въявь - и плАчу, плАчу о тебе вместе с ними - и с тобой. "/...у!
какая сверкающая//, чудная, незнакомая земле даль! Русь!/"
..."/Держи, держи, дурак, - кричал Чичиков/"... Это он и мне кричал, а
не только лишь своему кучеру. Кажется, и я, как Селифан, не туда заехал: вон
уже свежеиспеченые, без году неделя, израильские патриоты возмутились моей
любовью к "доисторической", как они говорят, родине, - пора возвращаться к
рассказу.
Прихваченную мной "поллитру" распил с попутчиками, двух дней хватило,
чтобы прикончить довольно скудный запас домашнего провианта, еще на день-два
достало тех нескольких десятков рублей, которых должно было хватить "до
Киева"... А дальше стало голодно.
Нас кормили регулярно и обильно, однако - редко: лишь дважды в день.
И лишь тем. что варилось в котлах. Хлеба не только хватало - он еще и
оставался, накапливался. Но с раннего утра (завтрак) до не слишком раннего
вечера (обед) все мы успевали проголодаться, а вот перекусить было нечего.
Ни кашу, ни, особенно, борщ в тряском вагоне
"на потом" не оставишь, не спасал и излишек хлеба, а молодой организм
требовал своего.

Предприимчивый Додик быстро нашел выход. На нем - единственном во всем
эшелоне - была замечательная отцова офицерская форма еще фронтовых времен:
суконные галифе и гимнастерка, хромовые сапоги...
Большой, плечистый, он во время стоянок важно ходил вдоль вагонов,