"Олег Павловский. Не оглядывайся, сынок " - читать интересную книгу автора

пришедшего к нам сержанта Климова хоть как-то выпрямить его спину ни к чему
пока не привели. Команды до Васи доходят туго, наряды вне очереди так и
сыплются на него, и когда все преспокойненько похрапывают, Пушкин со
товарищи драит шваброй коридор или туалет.
Как-то ему повезло: день закончился для него благополучно. После отбоя
сияющий Вася лег и тут же сладко уснул. Сашка Латунцев, всегда чем-то
недовольный, язвительный парень, предложил устроить Пушкину "велосипед" -
зажечь между пальцами ног клочок бумаги, но на Сашку обрушился весь взвод:
незадачливого Пушкина в общем-то все любили и зло шутить над ним не
позволяли никому. И все же спать Пушкину пришлось недолго. Минут через пять
после отбоя старшина по долгу службы обходил казарму: сложена ли одежда, не
вздумал ли кто покурить перед сном, не подался ли в самоволку... Так было и
на этот раз. Старшина, стараясь не скрипеть до блеска начищенными сапогами,
прошелся меж коек, приостановился возле похрапывающего Пушкина, улыбнулся,
повернул было назад, но почему-то вдруг задержался и потряс Пушкина за
плечо.
Пушкин недовольно сморщился, отчего продолговатое лицо его стало похоже на
сушеную грушу, поджал ноги, потом приоткрыл один глаз и, узнав старшину,
икнул с перепугу. Не понимая, в чем же он во сне провинился, Пушкин вскочил
на ноги, захлопал подпухшими веками.
- Что это? - просипел старшина, показав на торчавшии из-под матраца темный
предмет.
Пушкин сонно моргал и молчал.
- Что это, я спрашиваю? - у старшины начали раздуваться ноздри.
Пушкин пожевал губами и, опять-таки ничего не сказав, вытащил предмет,
оказавшийся обыкновенной шваброй.
Дело в том, что швабр не хватало, и Пушкину нередко приходилось ждать, пока
товарищ по несчастью выдраит свою часть и передаст швабру ему. На этот раз
Пушкин решил схитрить и, видимо, еще с утра припрятал швабру. Но не
рассчитал.
По горящим глазам старшины Пушкин все понял, быстренько оделся и пошел за
ведром.
Не знаю, наедался ли когда Вася в своей Шалакуше - деревеньке между
Архангельском и Няндомой, - но здесь он ходил вечно голодным, хотя кормили
нас по тем временам вполне сносно. "На гражданке" о таком пайке только
мечталось, и мы все тут поздоровели. Пушкин тоже далеко не походил на
дистрофика, но, видимо, навязчивая идея налопаться до отвала преследовала
его с самого дня рождения.
Пытаясь выгадать что-то для своего желудка, Пушкин простодушно менял первое,
скажем, на второе, порцию сахара и компот на утреннюю горбушку хлеба, а
горбушку, в свою очередь, на две тарелки борща. Узнай об этом старшина,
Пушкину досталось бы на всю катушку, но обмены свои он совершал втихаря, а
доносить друг на друга у нас не было принято. Хитрые и предприимчивые ребята
пользовались Васиной слабостью, и случалось так, что, совершив за день
несколько вариантов обмена, Пушкин за ужином оставался с одним стаканом чая,
а потом долго и туго соображал, как же так могло получиться.
Однажды Пушкину выпало дежурить на кухне. Насколько помнится, так крупно ему
повезло только раз. Дежурство на кухне считалось особо почетным. Ну, Пушкин
и расстарался. Работал он, правда, за двоих, все распоряжения повара
выполнял точно и беспрекословно, а когда подошла очередь обеда - тут уж