"Марсель Пруст. Против Сент-Бева" - читать интересную книгу авторанем, словом, оснастивший себя всем, что, по его мысли, позволяет критику
точнее судить о книге, сделал следующий вывод: "Я перечел, или скорее попытался это сделать, романы Стендаля; они просто омерзительны"{13}. В другом месте он признает, что роман "Красное и черное", "не совсем понятно почему озаглавленный так, то есть символом, требующим расшифровки, не лишен действия. Первый том небезынтересен, невзирая на манеру изложения и неправдоподобие. В нем есть идея. Толчком для работы над романом Бейлю - уверяют меня - послужил пример из жизни одного из его знакомых, и пока он держится в рамках этого примера, ему удается казаться правдоподобным. Скоропалительное введение застенчивого юноши в свет, для которого он не был воспитан, и т. д. - все это передано неплохо, во всяком случае, было бы передано неплохо, если бы автор, и т. д. Это не живые люди, а изощренно сконструированные автоматы... Рассказы на итальянские темы удались ему больше. "Пармская обитель" дает некоторым людям наиболее полное представление о его таланте романиста. Как видите, по отношению к "Пармской обители" я далек от энтузиазма, с которым встретил ее Бальзак. Прочтя роман, естественно, как мне кажется, возвращаешься к французскому духу и т. д. В нем есть нечто от истории "Обрученных" Мандзони, от любого из лучших романов Вальтера Скотта или чудесных и поистине безыскусных рассказов Ксавье де Местра. Остальное - не более чем умничанье...". И заканчивается все это двумя перлами: "Разбирая таким образом с некоторой долей откровенности романы Бейля, я далек от того, чтобы осудить автора за их написание... Его романы страдают всем, чем угодно, но они не вульгарны. Они подобны его критическим статьям, особенно когда речь идет о тех, кто сам не чуждается критики..." И последние слова эссе: "В Бейле были не следует упускать из виду, когда высказываешь правду о нем самом". В конечном счете этот Бейль оказывается добрым малым. Чтобы прийти к подобному заключению, может быть, и не стоило так часто за обедом, в Академии и т. д. встречаться с г-ном Мериме, так много "расспрашивать г-на Ампера"; прочтя это, с меньшей тревогой, чем Сент-Бев, думаешь о приходе новых поколений. Баррес{14} за час лекции и без всяких "сведений" достиг большего, чем вы. Я не утверждаю, что все, что вы говорите о Стендале, заведомо ложно. Но стоить припомнить, с каким энтузиазмом распространяетесь вы о новеллах г-жи де Гаспарен или Тепфера{15}, как становится ясно: случись, скажем, сгореть всем произведениям XIX века, кроме "Понедельников", и придись нам руководствоваться ими в определении места каждого из писателей XIX века в литературе, Стендаль предстал бы перед нами писателем менее значительным, чем Шарль де Бернар, Вине, Моле, г-жа де Верделен, Рамон, Сенак де Мейан, Вик д'Азир{16} и многие другие, словом, чем-то средним между Альтоном Ше{17} и Жакмоном. А ведь дать Стендалю вот так затеряться среди прочих имен у Сент-Бева не было причин: он не мог испытывать по отношению к нему ту злобу, что ощущал порой к другим писателям. "Художник..." - начинает Карлейль{18} и заканчивает тем, что воспринимает мир. лишь как "средство для воссоздания иллюзии". Сент-Бев, видимо, так и не понял, в чем состоит неповторимость вдохновения и литературного труда и что в корне отличает этот труд от деятельности других людей и иной деятельности самого писателя. Он не делал различия между беседой и литературным трудом, когда, заставив умолкнуть слова, принадлежащие другим в той же мере, что и нам, с помощью которых мы |
|
|