"Марсель Пруст. Против Сент-Бева" - читать интересную книгу автора

нем, словом, оснастивший себя всем, что, по его мысли, позволяет критику
точнее судить о книге, сделал следующий вывод: "Я перечел, или скорее
попытался это сделать, романы Стендаля; они просто омерзительны"{13}. В
другом месте он признает, что роман "Красное и черное", "не совсем понятно
почему озаглавленный так, то есть символом, требующим расшифровки, не лишен
действия. Первый том небезынтересен, невзирая на манеру изложения и
неправдоподобие. В нем есть идея. Толчком для работы над романом Бейлю -
уверяют меня - послужил пример из жизни одного из его знакомых, и пока он
держится в рамках этого примера, ему удается казаться правдоподобным.
Скоропалительное введение застенчивого юноши в свет, для которого он не был
воспитан, и т. д. - все это передано неплохо, во всяком случае, было бы
передано неплохо, если бы автор, и т. д. Это не живые люди, а изощренно
сконструированные автоматы... Рассказы на итальянские темы удались ему
больше. "Пармская обитель" дает некоторым людям наиболее полное
представление о его таланте романиста. Как видите, по отношению к "Пармской
обители" я далек от энтузиазма, с которым встретил ее Бальзак. Прочтя роман,
естественно, как мне кажется, возвращаешься к французскому духу и т. д. В
нем есть нечто от истории "Обрученных" Мандзони, от любого из лучших романов
Вальтера Скотта или чудесных и поистине безыскусных рассказов Ксавье де
Местра. Остальное - не более чем умничанье...".
И заканчивается все это двумя перлами: "Разбирая таким образом с
некоторой долей откровенности романы Бейля, я далек от того, чтобы осудить
автора за их написание... Его романы страдают всем, чем угодно, но они не
вульгарны. Они подобны его критическим статьям, особенно когда речь идет о
тех, кто сам не чуждается критики..." И последние слова эссе: "В Бейле были
заложены прямота и самоуверенность по отношению к близким людям, чего отнюдь
не следует упускать из виду, когда высказываешь правду о нем самом". В
конечном счете этот Бейль оказывается добрым малым. Чтобы прийти к подобному
заключению, может быть, и не стоило так часто за обедом, в Академии и т. д.
встречаться с г-ном Мериме, так много "расспрашивать г-на Ампера"; прочтя
это, с меньшей тревогой, чем Сент-Бев, думаешь о приходе новых поколений.
Баррес{14} за час лекции и без всяких "сведений" достиг большего, чем вы. Я
не утверждаю, что все, что вы говорите о Стендале, заведомо ложно. Но стоить
припомнить, с каким энтузиазмом распространяетесь вы о новеллах г-жи де
Гаспарен или Тепфера{15}, как становится ясно: случись, скажем, сгореть всем
произведениям XIX века, кроме "Понедельников", и придись нам
руководствоваться ими в определении места каждого из писателей XIX века в
литературе, Стендаль предстал бы перед нами писателем менее значительным,
чем Шарль де Бернар, Вине, Моле, г-жа де Верделен, Рамон, Сенак де Мейан,
Вик д'Азир{16} и многие другие, словом, чем-то средним между Альтоном Ше{17}
и Жакмоном. А ведь дать Стендалю вот так затеряться среди прочих имен у
Сент-Бева не было причин: он не мог испытывать по отношению к нему ту злобу,
что ощущал порой к другим писателям.
"Художник..." - начинает Карлейль{18} и заканчивает тем, что
воспринимает мир. лишь как "средство для воссоздания иллюзии".
Сент-Бев, видимо, так и не понял, в чем состоит неповторимость
вдохновения и литературного труда и что в корне отличает этот труд от
деятельности других людей и иной деятельности самого писателя. Он не делал
различия между беседой и литературным трудом, когда, заставив умолкнуть
слова, принадлежащие другим в той же мере, что и нам, с помощью которых мы