"Марсель Пруст. Против Сент-Бева" - читать интересную книгу автора

зазвенела точно так же, как звенел молоточек, которым сцепщик в тот день
простукивал колеса поезда во время остановок. Тотчас же обжигающий и
ослепляющий, озвученный таким образом час воскрес для меня, а вместе с ним и
весь тот день с его поэзией, из которого были изъяты лишь сельское кладбище,
стволы деревьев в солнечных лучах да бальзаковские придорожные цветы,
ставшие предметом нарочитого наблюдения, а значит, утратившие способность
послужить поэтическому воскрешению.
Увы! Порой мы встречаем на своем пути этот предмет, забытое ощущение
встряхивает нас, но слишком много воды утекло - мы не в силах узнать
ощущение, вызвать его к жизни, оно не воскресает. Проходя недавно через
буфетную, я неожиданно остановился перед куском зеленой клеенки, которой
заделали разбитое окно, и стал вслушиваться в себя. Сияние летнего полдня
озарило меня. Почему? Я силился вспомнить. Видел ос в солнечном луче, слышал
запах рассыпанных на столе вишен, но вспомнить не удалось. Какой-то миг я
был похож на человека, очнувшегося среди ночи: он беспомощно пытается
сообразить, где находится, но не может понять ни сколько ему лет, ни в какой
постели, ни в каком доме, ни в каком месте на земле он лежит. Я пребывал в
этом состоянии всего миг, стремясь распознать в куске зеленой клеенки место
и время, в которых угнездилось бы мое только-только начавшее пробуждаться
воспоминание. Я колебался одновременно между всеми смутными, узнанными и
утраченными впечатлениями своей жизни; это длилось не дольше мгновения,
вскоре я перестал что-либо различать, воспоминание навсегда погрузилось в
сон.
Сколько раз во время прогулки друзья наблюдали, как я вот так же
останавливался перед входом в аллею или перед рощицей и просил их ненадолго
оставить меня одного! Порой это ни к чему не приводило; тщетно закрывал я
глаза, чтобы набраться свежих сил в погоне за прошлым и прогнать все мысли,
а затем неожиданно открыть их и заново, как бы впервые увидеть эти
деревья, - я так и не мог понять, где их видел. Я узнавал их самих, место,
где они росли; линия, вычерченная их верхушками в небе, казалась
скалькированной с какого-то загадочного любимого рисунка, что трепетал в
моем сердце. Но на этом все и кончалось, они сами простодушно и вдохновенно
как бы выказывали сожаление, что не могут выразить себя, поведать мне тайну,
которую - они это хорошо чувствовали - я не в силах разгадать. Призраки
дорогого, бесконечно дорогого прошлого, заставившие сердце мое биться до
изнеможения, протягивали ко мне бессильные руки, похожие на тени,
встреченные Энеем в аду{1}. Видел я их счастливым маленьким мальчиком во
время прогулок по городу или только в том воображаемом краю, в котором
позднее представлял себе тяжелобольную маму у озера в лесу, где всю ночь
светло, - всего лишь в краю мечты, но почти столь же реальном, как и край
моего детства, что был уже не более чем сон? Я не знал. Оставалось догнать
друзей, поджидавших меня на повороте дороги, и, мучась от тоски, навеки
повернуться спиной к прошлому, которое мне не суждено было больше узнать,
оставалось отречься от мертвых, протягивавших ко мне бессильные и нежные
руки и словно взывавших: "Воскреси нас". Прежде чем поравняться и заговорить
с друзьями, я несколько раз оборачивался, бросая все менее проницательный
взгляд на неровную, ускользающую линию красноречивых и немых деревьев, еще
маячащих у меня перед глазами, но уже ничего не говорящих сердцу.
Рядом с этим прошлым, сокровенной сущностью нас самих, истины
интеллекта кажутся гораздо менее реальными. Поэтому, особенно с того