"Болеслав Прус. Грехи детства" - читать интересную книгу автора

намереваясь просидеть так лишь несколько минут. Но была дождливая ночь, от
дверей немножко дуло, а на мне, кроме мундира и фуражки, было только
исподнее, я незаметно задремал и проспал в форме до утра.
Проведя таким образом ночь, я весьма развеселил этим товарищей, но
встревожил хозяина, возбудив в нем подозрение, что он пустил к себе в дом
отчаянного сорванца. Во весь дух бросился он на постоялый двор, где
остановился мой отец, и сказал ему, что ни за какие сокровища в мире не
согласится держать меня у себя, разве что отец прибавит ему еще пять корцев
картофеля в год. После долгого торга порешили на трех корцах, но, прощаясь
со мной, отец так недвусмысленно выказал свое недовольство, что я не жалел,
когда он уехал, и не скучал по дому, где мог чаще ждать столь же бурных
изъявлений чувств.
Мое обучение в первом классе не ознаменовалось никакими выдающимися
событиями. Ныне, рассматривая то время в исторической перспективе, - как
известно, необходимой для объективного суждения, - я нахожу, что в общих
чертах жизнь моя мало изменилась. В школе я немного дольше просиживал в
закрытом помещении, дома немного больше бегал под открытым небом. Я сменил
штатское платье на мундир, а лица, пекущиеся о гармоническом развитии моих
духовных и физических свойств, вместо плетки употребляли розги.
Вот и все.
Давно признано, что школа, где обучаются вместе десятки мальчиков, тем
самым подготовляет их к жизни в обществе и дает им знания, которых они бы не
приобрели, воспитываясь в одиночку. В истинности этого я убедился через
неделю после моего поступления в школу, когда научился "жать масло" -
искусство, требующее участия по меньшей мере трех человек, а следовательно,
не могущее существовать вне общества.
Только теперь я открыл в себе подлинный талант, самая природа которого
предохраняла меня от теоретических изысканий и толкала к практической
деятельности. Я принадлежал к лучшим игрокам в мяч, бывал "атаманом" в
сражениях, устраивал внешкольные прогулки, называемые "бродяжничеством", и
дирижировал топотом или ревом, который мы всем классом, человек в
шестьдесят, иногда затевали для отдыха. Зато, оказавшись наедине с
грамматическими правилами, исключениями, склонениями и спряжениями,
являющимися, как известно, основой философского мышления, я сразу ощущал
какую-то душевную пустоту, из глубины которой подымалась сонливость.
Если при таком таланте к отлыниванию от учения я все же довольно плавно
отвечал уроки, то происходило это только благодаря острому зрению, которое
позволяло мне читать книжку, лежавшую за две или за три парты. Случалось мне
иногда отвечать совсем не то, что было задано, но я тотчас же прибегал к
стереотипному оправданию, а именно, говорил, что не расслышал вопроса или
что "оробел".
Вообще я был учеником будущего не только потому, что возбуждал
недовольство в старых рутинерах и привлекал к себе симпатии молодежи, но и
потому, что хорошие отметки по разным предметам, а вместе с ними и надежду
на переход в следующий класс я видел лишь в мечтах, далеко опережавших
действительность.
Отношения мои с учителями были неодинаковы.
Латинист ставил мне недурные отметки за то, что я усердно занимался
гимнастикой, которую он же преподавал. Ксендз-законоучитель вовсе не ставил
мне отметок, потому что я засыпал его затруднительными вопросами, на которые