"Михаил Прудников "Особое задание" (про войну) [H]" - читать интересную книгу автора

- Так вот, Аня. Я не могу... Нет лекарств, ничего пет. Да и какой
смысл? Умирают тысячи...
- Но, Адам Григорьевич?.. - Она хотела сказать, что врач не может, не
имеет права говорить так, что какой же он доктор, если отказывается помочь
раненому.
- Извините, Аня, мне надо идти.
Не глядя на ошеломленную девушку, Лещевский вышел из комнаты.
В растерянности постояв посреди операционной, Аня бросилась на улицу.
- Шкура, сволочь! - бормотала она, чувствуя, что вот-вот заплачет. -
Трус несчастный, шкура!..
Девушка хотела было вспомнить еще какое-нибудь ругательство, но ничего
не приходило в голову. Пробежав несколько кварталов, она остановилась,
чувствуя, что не имеет права вернуться домой без врача. "Что я отвечу?
Что? Нет-нет, надо что-то придумать. Не могу я рассказать ему это", -
думала она, вспоминая лицо Алексея, страшные- почерневшие пальцы на
ступне. И голос, когда он ^определил: "Газовая гангрена".
Ей запомнился больше всего голос. И безнадежность.
Даже бледное лицо Алексея и страшная, потемневшая нога не пугали ее
так, как этот слабый, лишенный жизни шепот.
И еще ее преследовала беспомощная улыбка, скорее усмешка. Алексей будто
просил прощения, что все так получилось, и старался приободрить свою
спасительницу.
Добирались они до города с попутной подводой, думала, что расскажет
доктору об этом угасающем голосе, о страшной усмешке, и этого будет
достаточно, чтобы он согласился помочь, потому что нельзя не пожалеть
человека, если он говорит вот таким тоном и так улыбается. Но теперь,
вспоминая свои разговор с Лещевским, Аня поняла, что толком не сумела ему
ничего объяснить.
Соображение это показалось ей убедительным: чем больше она раздумывала
над своим поведением, тем больше убеждалась, что в отказе доктора виновата
сама.
"Надо попытаться еще раз, - решила Аня. - Буду просить, умолять, все
растолкую! Не может он не согласиться. Не имеет права отказывать!"
Девушка побежала обратно на улицу Рылеева, где была расположена
больница. Аня решила стоять у двери и во что бы то ни стало дождаться,
когда врач выйдет. Спрятавшись в ближайшее парадное, она не отрываясь
глядела на больничные ворота.
"Пусть только теперь откажет, пусть попробует! Тогда он узнает, кто он
такой. Я исцарапаю его морду, плюну ему в глаза", - твердила она, больше
всего опасаясь, что придется выполнить хотя бы одну из своих угроз.
Только теперь, когда ушла странная просительница и Лещевский закурил,
помимо его воли вспоминался весь разговор с девушкой. Хирург увидел себя и
ее как бы со стороны, взглядом другого человека, очень трезвого,
спокойного и объективного. И этот другой, посторонний, явно был недоволен
поведением Адама Григорьевича, но хирург старался не замечать этого
недовольства и, как могло показаться, спокойно курил немецкую сигарету.
Сигареты были неважные, очень ела-,, бые, с каким-то аптечным привкусом, и
врач старался сосредоточиться на этом привкусе и думать о том, как хорошо
бы теперь раздобыть хотя бы одну пачку "Казбека", который курил до войны.
Потом он заставил себя вспоминать, как, бывало, по утрам, направляясь в