"Петр Проскурин. Число зверя (Журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

обещающий ему встречу с самим собою и долгожданное возвращение к себе, хотя
он не мог бы вспомнить, когда пришла к нему навязчивая, мучившая его мысль
напиться из самого источника Волги, из древней солнечной Ра, истекающей из
самой сердцевины земли, хотя впервые приблизиться к источнику, воочию
узреть, испить именно из него он мог только первого сентября, в Сёмин день,
в момент, когда станет подниматься солнце.
Собравшись с духом, он сгрыз последний сухарь, набрал в мешок падалицы
с дикой яблони, росшей тут же на краю поляны, и уже через несколько дней
скитаний и поисков был на месте и стал ждать наступления необходимого дня и
часа. Хотя он по-прежнему сторонился людей, его приметили в соседней
деревне, и быстроглазая ребятня часто следила за ним из зарослей - он
соорудил себе жиденький шалашик недалеко от ключа и часто бродил в окрестных
буераках, собирая сушье для костра. Два или три раза набегали еще по-летнему
недолгие, теплые дожди, и теперь отец Арсений почти наслаждался домашним
уютом, его избитые, натруженные ноги потихоньку отходили и переставали ныть;
кое-какая немудреная еда у него еще имелась, срок наступал, близился, и
время для него превратилось в один бесконечный и туманный сон, - он не
различал ни дней, ни ночей, он был весь в душевном томлении и восторге в
преддверии чуда и жил только в своих ожиданиях завершения и не хотел думать,
что ему уготовано потом.
Однажды на его шалаш набрела очередная ватага деревенских мальчишек, -
укрывшись за развесистым кустом лещины, ребятишки долго его рассматривали и
шепотом делились своими наблюдениями и мыслями, - отец Арсений сделал вид,
что ничего не замечает, и они, все так же таясь, скоро ушли, а он, всегда
любивший детей и тосковавший по ним, тотчас заставил себя забыть о
перепачканных ягодой любопытных мордашках, их ярких пытливых глазах,
призванных светить во тьме времен дальше, ради чего, собственно, человек и
приходит в этот мир, - его же самого, ставшего неуемным бродягой, ожидало
более высокое предназначение - постичь тайну самого себя, он должен был
ждать этого и дождаться.
Прошла еще одна ночь накануне срока, и он, еще не открыв глаз, ощутил
рядом присутствие постороннего; это был кто-то не просто чужой. Явился тот,
кто должен был явиться и кого столько времени ожидали. Потек хороший запах
белых грибов, - отец Арсений высунул голову из-под своего жиденького укрытия
и увидел рядом с кострищем сидящего старца, слегка подсвеченного язычком
пламени, по-деревенски просто и бедно одетого, - слабые блики огня играли у
него на лице. Он сидел к отцу Арсению боком, в каком-то нескладно
топорщившемся на нем пиджачке и в разношенных яловых сапогах. Отец Арсений
видел его большой, мясистый нос и длинную, чуть ли не до пояса, белую
бороду. Время только-только повернуло к рассвету, и от слабого пламени
костерка темнота вокруг становилась непроницаемее и чернее. "Он сам, что ли,
разжег огонь, - подумал отец Арсений с легкой, радостной дрожью
предчувствия. - Древний человек, ему лет за сто, а он один по ночным лесам
шастает, ни зверя, ни лихого злодея не боится".
Отец Арсений выполз из шалаша и приблизился к огоньку, - ему навстречу
поднялись зоркие, совсем не старческие глаза, и в этих глазах, давно уже
потерявших счет дням и годам, пробилась неопределенная улыбка, хотя это
вполне мог быть всего лишь отсвет смутного пламени.
- Садись, человек, говорят, в ногах правды нет. А где же она тогда?
Правда наша? Садись, - пригласил старец более настойчиво. - Садись к свету