"Петр Лукич Проскурин. Седьмая стража" - читать интересную книгу автора

сильным и устойчивым. Ему стало не по себе, и с языка уже была готова
сорваться насмешливая фраза о нечистой силе, но, взглянув на дядю, он
осекся. Перед ним сидел совершенно незнакомый человек, с пристальными,
проникающими глазами, с молодо отвердевшим в какой-то своей далекой мысли
лицом. "Что за черт", - сказал Роман самому себе, пытаясь осмыслить
происходящее и не подпасть под непонятное настроение, он не терпел душевной
дряхлости, не признавал всяческой чертовщины, а сейчас все выламывалось из
его недолгого жизненного опыта, и он растерялся.
- Ты совсем не помнишь, отца, Роман? - неожиданно спросил Одинцов, и
даже его голос показался Роману чужим, хрипловато-настораживающим, и в то же
время опасный рубеж был уже позади, в застывшей было груди вновь стала
разливаться слабая, приятная теплота. "Коньяк? С непривычки? - подумал
Роман. - Кто знает, возможно, у дяди такой забористый коньяк!"
Он остро взглянул в лицо Одинцова и, не опуская глаз, не скрывая
удивления, сказал:
- Мне всегда казалось, что ты терпеть не можешь моего бродягу-отца, и
мать об этом говорила... Жив ли он вообще? Что-нибудь случилось?
- Женщина - иной мир, иная планета, к ее словам и оценкам следует
относиться весьма сдержанно, - еще больше озадачивая племянника, сказал
Одинцов.
- Здесь другое, какое-то загадочное совпадение, - сказал Роман, все еще
с некоторой настороженностью присматриваясь к дяде. - Вот уже с месяц мне по
ночам грезится именно отец. Не снится, а именно грезится, - уточнил он. -
Просыпаюсь и чувствую его рядом, слышу его особый, непередаваемый запах.
Самое же забавное, я знал этот запах с детства, горьковатый, свежий...
Странно, стоит мне открыть глаза, все исчезает, и я никак не могу вспомнить
лица, хотя только что отчетливо его видел. Как это так? И вдруг твой вопрос,
впервые, как себя помню. Любопытно... Здесь еще и другое - могу поделиться
лишь с тобой. Три дня тому назад просыпаюсь, в голове ералаш, думаю на
совершенно неизвестном языке. Оказалось, ко всему букету прибавился еще и
арабский, совершенно чуждая мне досель группа... да еще магрибский
диалект... Ты понимаешь, что происходит?
Глаза у Одинцова стали совсем бездонными и отрешенными, словно
мертвыми, и Романа на какое-то мгновение обожгла боль - он испугался не за
себя - за грузного, старого человека, заменившего ему в жизни отца и мать, в
любую трудную минуту всегда оказывающегося рядом. И вот теперь между ними
уже пролегло нечто непреодолимое, - Роман это безошибочно знал, и такое его
знание лишь делало его еще более собранным и холодным, и он ничего не мог
изменить. Вся его жизнь была лишь подготовкой к предстоящему шагу - он и это
хорошо знал. И еще ему казалось, что в нем сейчас сошлись два разных
человека, и новый жилец, неизвестный, уверенно и упорно вытеснял старого, и
от этого сам он чувствовал какую-то радостную приподнятость: его все время
тянуло на шутку, и только выражение лица дяди удерживало.
- Немного потерпи, - неожиданно попросил Одинцов, и в потухших глазах у
него стала пробиваться жизнь. - Ничего не могу тебе объяснить, такова твоя
участь - ты сам все увидишь и поймешь. Нам осталось недолго быть вместе. - В
голосе Одинцова прорезалась несвойственная ему глубокая тоска, и в крупном
лице что-то вновь дрогнуло. - Только всегда помни, Роман, твоя участь
высока - она определена еще до твоего рождения. Участь воина! И здесь уж
ничего не поделаешь. Такова судьба русской земли. А теперь забудь все, что