"Петр Проскурин. Черные птицы (повесть)" - читать интересную книгу автора

"Не имеет значения! - Она почувствовала, что от него исходит незнакомая
властная сила. - И потом-что значит одна? Жизнь тоже одна, она может
свершиться и в один день и в тысячу дней, а может не уместиться и в сто
лет, неожиданно оборвется, останется только чувство незавершенности,
тоски, оборванности в самом начале".
"Да, Глеб, да", - торопливо согласилась она, не думая уже ни о чем
другом, кроме того, что надвигается какая-то душная, все поглощающая тьма,
разбирая пальцами его густые пшеничные волосы, она подумала, что эти
живые, упругие волосы завтра будут выброшены куда-нибудь на помойку, как
ненужный мусор, почему-то именно это потрясло ее больше всего, хотя она
отлично знала и раньше, что всех новобранцев стригут. Почувствовав на себе
что-то мешающее, постороннее, она подняла глаза и увидела стоявшего в
дверях кухни Саню, неотрывно глядевшего на нее, в его глазах и в
полуулыбке застрял какой-то мучительный вопрос. Подчиняясь еле заметному
движению ее напрягшихся рук, Глеб встал и шагнул к Сане.
- Давай попрощаемся, Саня.
- Понимаю, понимаю, - заторопился Саня, опуская глаза и заметно
бледнея, щеки и шея у него сделались мучнистыми и неприятными.
Глеб и Саня молча попрощались, стиснув друг друга в объятиях, но она
уже забыла о Сане, она вспомнила, что Глеба весь день не было дома и его
надо накормить, что он конечно же голоден, надо отойти, отвлечься от
своего панического настроения. Надо успеть собрать его, две пары нижнего
белья надо, носовых платков не забыть положить, теплые носки, - до
замужества она жила в старинной артистической семье, хорошо обеспеченной,
никогда раньше не сталкивалась с подобными заботами, и теперь ее мысли
растерянно заметались, она не знала, что еще требуется мужчине, если он
идет на воину.
- Томка, наконец-то! Мы одни! - отвлек ее от неспокойных мыслей голос
Глеба, он подошел к ней, тяжело обнял, прижал к себе, и в ее сознании
возникло ощущение острой, нестерпимо яркой вспышки света, она крепко
зажмурилась и обессиленно припала к нему, дрожа от нетерпения, от избытка
переполнявшей его силы и боли, Глеб взял ее на руки и осторожно опустил на
широкую, еще дедовскую кровать из резного черного дерева, в отрочестве
вселявшую в него непонятный ужас и даже отвращение своей сопричастностью с
каким-то глухим, душным, губительным мраком. Он стал медленно раздевать
ее, и она впервые совершенно не стыдилась, происходило нечто необходимое,
что было выше их, выше всего сейчас, он видел ее длинные ноги, смугловатые
бедра, живот и полоску нежного золотистого пушка, протянувшегося от паха к
впадине лупка, маленькую грудь, впалые, еще детские, беспомощные ключицы и
огромные, в пол-лица, прозрачные глаза, он увидел все это сразу, в одно
мгновение, и тотчас все обрывки, все пятна, все разрозненные звуки слились
в одно звучание. И тут на него рухнул первый, еще далекий звон колокола,
она еле слышно попросила, чтобы он разделся и сам, что она тоже хочет
видеть и запомнить его всего. Он с внезапной нерешительностью и теперь еще
с большей медлительностью стал раздеваться и скоро стоял перед ней
совершенно нагой. У него были широкая грудь, широкие плечи, но они уже
начинали сутулиться от постоянного сидения за роялем или за письменным
столом, впалый живот, юношеская талия, узкий мужской таз, волосатые, очень
прямые ноги, еще не набравшиеся мужской уверенности и силы (ему было всего
двадцать четыре года), лобастая, лохматая голова, как ей сейчас